мне только вред. Я, мол, никогда не жила по-настоящему, никогда не буду жить и так далее, все в том же роде. Он долго говорил на эту тему. Мне надо было бы бросить его и уйти, но я чувствовала, что не имею права, пока он в таком состоянии. Мне отчасти было его жалко, потому что он действительно был болен, совершенно ненормален, психически и физически, и я подумала, что, может быть, смогу его успокоить. Я могла не любить его, но, в конце концов, он все же был не чужой, из нашего круга и самым тесным образом связан с большинством тех людей, которые для меня дороже всего на свете. Я пыталась остановить его. Но все, что я говорила, казалось, только подливало масла в огонь. Я объясняла это его возбужденным, ненормальным состоянием, а он продолжал говорить о подавленных желаниях. Когда же я начала над ним смеяться, он пришел в еще большее возбуждение. Затем он попытался показать мне какие-то отвратительные, мерзкие картинки — ужасные, непристойные рисунки какого-то сумасшедшего бельгийского художника…
Фреда (падая в кресло). О боже! (Рыдает.)
Олуэн (идет к ней). О, Фреда, я так сожалею. Пожалуйста, простите меня. Я понимаю, как вам должно быть больно.
Фреда (обезумев от горя). Мартин! Мартин!
Олуэн. Не слушайте дальше. Я больше не буду, если вы этого хотите. Или пойдите и прилягте.
Фреда. Не могу. О, он не был таким, право. Если бы вы его знали таким, каким я его знала раньше.
Олуэн. Понимаю. Мы все это понимаем. Он был другим. А тут он был просто болен.
Фреда (тихо). И все же продолжайте, Олуэн.
Роберт. Да, Олуэн. Вы теперь уже не имеете права молчать.
Олуэн. Осталось совсем немного. Когда я оттолкнула его омерзительные рисунки и выразила свое возмущение ими, он пришел в еще большее возбуждение, потерял уже всякое самообладание и стал кричать на меня за то, что я подавляю свои желания. И вдруг слышу: предлагает мне снять платье… Я сказала ему, что это просто глупо и что я немедленно ухожу. Тогда он бросился вперед и загородил собою двери. В этот момент у него в руке появился револьвер, он мне что-то кричал о смертельной опасности, о страхе и о любви. Эта угроза мне или себе самому не была серьезна. Он только махал передо мной револьвером, желая, вероятно, произвести этим драматический эффект. Я даже не думала, что он заряжен. Но тут уж и я потеряла всякое самообладание. Я не могла больше жалеть его. Я велела ему немедленно отойти от двери и, когда он не захотел, пыталась оттолкнуть его с дороги. Тогда он вступил со мной в борьбу. (К этому моменту рассказа ее нервы начинают сдавать, и далее она говорит уже менее связно.) Он пытался сорвать с меня платье… Мы действительно боролись с ним… Это было ужасно… Он даже не был сильнее меня… (Поясняет жестами, как протекала схватка.) Я схватила его за руку, держащую револьвер, и повернула револьвер дулом к нему… Его палец, видимо, лежал на курке, а я подтолкнула его руку… (Закрывает лицо руками.) Раздался выстрел… О, как это ужасно, ужасно!.. Я пыталась, я делала все, чтобы забыть… Если бы он был только ранен, я непременно осталась бы с ним, несмотря на весь свой ужас… Но он не был ранен — он был мертв…
Роберт. Теперь нам все ясно. Можете не продолжать.
Олуэн. Осознав, что случилось, я в панике бросилась бежать и затем долго еще, не знаю сколько, сидела в своей машине, перед дверьми коттеджа, будучи не в силах пошевелить пальцем. Кругом ни души. Было уже очень поздно, и вы знаете, как там пустынно. Я продолжала сидеть в машине и дрожала мелкой дрожью, а в коттедже все было тихо, ужасающе тихо. И вновь и вновь я мысленно переживала тот ужас. (Закрывает лицо руками и беззвучно рыдает.)
Бетти (отворачиваясь от нее, шепотом). Боже мой!
Роберт. Вы не виноваты, Олуэн.
Стэнтон (решительно, вставая). Конечно, не виновата. И ни слова не должно быть сказано об этом никогда, никому. Мы все должны обещать это.
Все кивают и бормочут какие-то слова в знак согласия.
Гордон (с горечью). Как жаль, что мы все не можем быть столь рассудительны и хладнокровны, как вы, Стэнтон.
Стэнтон. Я совсем не так рассудителен и хладнокровен. Но дело в том, что для меня это не явилось такой большой неожиданностью, как для вас всех. Я давно уже догадывался, что произошло что-то в этом роде.
Роберт. Все было так похоже на самоубийство, что никому в голову не приходило предположить что-нибудь иное. У меня самого в мыслях не было подумать о чем-нибудь другом. Все данные указывали на самоубийство. Я не могу понять, как вы могли догадаться, даже принимая во внимание, что знали о посещении Олуэн.
Стэнтон. Я вам сказал, что у меня была еще третья причина. Я попал в коттедж очень рано на следующее утро. Заведующая почтовым отделением в Фоллоус-Энде позвонила мне по телефону, и я приехал, когда там были только доктор и констебль. Я заметил кое-что на полу, что прозевал деревенский полицейский, и поднял с пола, когда он отвернулся. С тех пор храню это в моем бумажнике. (Вытаскивает бумажник и вынимает из него кусочек цветного шелка.) Я довольно наблюдателен в таких вещах.
Олуэн. Дайте мне взглянуть. (Разглядывает кусочек шелка.) Да, это клочок платья, которое было на мне… Он был оторван во время нашей борьбы. Так вот откуда вы узнали?
Стэнтон (бросая кусок материи в камин). Да, вот так я и узнал.
Олуэн. Но почему же вы ничего не сказали?
Гордон (с горечью). Я вам могу ответить на это. Он ничего не сказал, потому что хотел, чтобы все думали, что Мартин застрелился. Ведь это должно было означать, что Мартин украл деньги.
Роберт (с грустью). Думаю, что именно этими мотивами руководствовался Стэнтон. Это очень похоже на все то, что мы о нем сегодня узнали.
Стэнтон. Нет, тут была иная причина, гораздо более важная. Я знал, что если Олуэн каким-то образом причастна к смерти Мартина, то она не может быть виновата. Ибо нечто похожее все равно бы произошло. Я знал ее лучше, чем кто-либо из вас, или мне казалось, что я понимаю ее лучше. И я верил ей. Она, пожалуй, единственный человек, которому я верю до конца. Она это знает. Я ей это говорил достаточно часто. Ей
