и словно себе под нос.
Кроме этого, его слова об инвалидной коляске и аварии напомнили мне вчерашний сон посреди дороги. Бабушка в коляске, человек под колесами… Есть здесь какая-то связь, или я ее придумываю по привычке все усложнять?
Мне ужасно хотелось расспросить Вадима о подробностях аварии, но ясно было, он не расскажет. Во всяком случае, не сейчас.
— Вот мы и пришли. — сказал он.
Здание театра высилось на небольшом пригорке. Выкрашенное в бледно-желтый цвет, с белой полукруглой колоннадой и позолоченным фронтоном, оно словно парило над пышными шапками белых и голубых гортензий.
— Просто небесный дворец над облаками! — вырвалось у меня.
— Этого впечатления Борис Павлович и добивался. Он считает театр храмом. Вы очень тонко чувствуете, Тина. — произнес Вадим, понизив голос и глядя мне прямо в глаза.
Я смутилась. Мне вдруг подумалось, что Вадим неслучайно оказался возле актерского флигеля, и эта мысль меня немного расстроила. Не то, чтобы он мне не нравился, скорее наоборот. А это еще хуже.
Я твердо усвоила, что интрижки на рабочем месте до добра не доводят и больше не собиралась допускать ошибок.
Хотя, с другой стороны… как можно стать хорошей актрисой, если не получить опыта надежд и разочарований, взлетов и падений? Все в копилочку, как у нас говорят.
Я опустила глаза. На моем лице легко читать. Не хватало еще, чтобы Вадим уловил мои мысли.
— Спасибо, что проводили. — сухо сказала я, — Дальше я сама.
***
Здание театра показалось мне похожим на схематичное изображение птицы: два крыла, расположенные под углом друг к другу, а полукруглая колоннада между ними — голова. Я поднялась по ступенькам и вошла в открытые настежь двери.
В небольшом фойе меня встретил прохладный полумрак и почти музейный аромат — известки, старого дерева, паркетного воска.
В детстве я думала, что так пахнет время.
Огромное, от пола до потолка зеркало в золоченой раме, старинное, с патиной. В нем твое отражение словно покрывается налетом времени.
Тишина казалась плотной и в то же время хрупкой. Медленно, осторожно, чтобы не разбить, не вспугнуть ее эхом моих шагов, я подошла к стене, на которой располагалась галерея актеров.
Она состояла из двух рядов. В верхнем — портреты тех, кто выходил на сцену двести лет назад. Старинные портреты. Крепостной художник. Крепостные актеры.
— Фрол Ковалев — трагик… Лукерья Парамонова — комическая старуха… Акулина Ключарева — инженю… Антип Карасев — герой-любовник… — шептала я, рассматривая портреты.
Под каждым висела фотография. А это уже мои новоиспеченные коллеги.
О! Лика… Анжелика Белецкая она, оказывается. Ее фотография в золотистой рамке висит прямо под портретом Акулины Ключаревой. Как они похожи! Тот же нежный румянец, мягкий, лукавый взгляд, белокурые волосы. А кто у нас герой-любовник? Аркадий Ковригин. Аркадий… Должно быть тот самый Арик, из-за которого случился небольшой сыр-бор в коридоре. Ничего такой. Эффектный брюнет. Любит себя, сразу видно. Поэтому и его любят, и Яна эта носатая с ума сходит. И он действительно немного похож на Антипа Карасева. А остальные? Престарелая кокетка… Печальный влюбленный… Субретка… Гранд-дам… Все они похожи на своих крепостных коллег.
А вот здесь не хватает фотографии, пустое место на стене. Я скользнула взглядом выше.
Марфа Сапожникова, трагическая героиня… Красивая. Единственная, кто удостоилась чести быть запечатленной в роскошном платье и напудренном парике. Ее коллеги изображены в простой крестьянской одежде.
Я смотрела на Марфу, пытаясь сообразить, какого цвета ее волосы, пудреный парик ей явно не подходил. Мне казалось, он создает слишком резкий контраст с глазами оттенка зеленого янтаря, темными бровями и бледным ртом. Портрет настолько живой, что кажется, губы сейчас шевельнутся…
Я разглядывала ее и никак не могла понять, кого она мне напоминает?
— У вас есть что-то общее, не находите?
Я вздрогнула. Как же он тихо подкрался!
— Борис Павлович! Вы меня напугали. Здравствуйте!
Каргопольский был великолепен. В черной тройке, белоснежной рубашке, на жилете поблескивает золотая цепочка от карманных часов. Будто в театр собрался. Хотя, в сущности, так и есть.
— Вижу, вас заинтересовала галерея?
— Очень! Я только думала, в труппе больше актеров.
— Это лишь один спектакль. Первый и пока единственный. Подбирать артистов очень непросто.
— Мне кажется, или современные актеры похожи на тех?
— Вы наблюдательны. Я подбирал актеров с учетом внешнего сходства с их историческими коллегами.
— Это вы для аутентичности сделали?
— Не только. Моей целью было точное попадание в амплуа. Не замечали, что люди, имеющие внешнее сходство, часто бывают похожи и по характеру?
— Замечала.
— Так вот, мне кажется, что это правило работает на любых отрезках времени. Простак — он и через двести лет простак. И героиня остается героиней в любые времена. И злодей. И не только в театре.
— Интересная теория. Вы считаете, Марфа Сапожникова похожа на меня? То есть я на нее?
— Я бы не сказал, что сходство поразительно. Но обратите внимание на выражение лица. Она как будто знает много больше, чем мы с вами. И много больше, чем считает нужным сказать. Это вас роднит.
— Ну, не знаю… Я ведь вижу только свое отражение в зеркале.
— Когда здесь… — он указал на пустое место на стене, сверкнув изумрудным перстнем на мизинце, — … будет висеть ваша фотография, вы поймете, о чем я говорю. Я рад, что вы все-таки приехали. Мы ждали вас вчера, и уже отчаялись. Дозвониться до вас не смогли.
— Мой телефон улетел под сиденье и наверное разрядился. Меня встретил Вадим Алексеевич. Вы уже отдыхали.
— Сегодня утром он рассказал мне об аварии. Счастье, что вы остались живы.
— Это точно. Я ведь заснула за рулем.
— В каком именно месте произошла авария?
— М-м-м… Знаете такой дуб с рогами?
— То самое место. — произнес Каргопольский, немного помолчав.
— Что, простите?
— Возле этого дуба часто случаются аварии. Говорят, у водителей бывают приступы внезапной сонливости и… даже виденья.
— Мне досталось и то и другое.
Я в двух словах пересказала Каргопольскому свою чудесную историю. Он слушал меня очень внимательно, и мне показалось, что его лицо посветлело, а в глазах отразилось что-то вроде удовлетворения, словно он получил ответ на давно мучивший его вопрос.
— Тем радостнее видеть вас здесь, в добром здравии. — торжественно объявил он. Его слова прозвучали неестественно. Слишком напыщенно.
Странная у него все-таки манера изъясняться! Он как будто все время в образе персонажа 19 века. И этот жест, которым он достал из жилетного кармана старинные часы, и то, как привычно щелкнул крышкой…
— Однако, мы с вами заболтались, а репетиция начнется через пять минут.
Прошу… — он повел
