неуспехи. Берроуз рассеянно слушал, рассматривая затвор винтовки.
– Ладно, я стрельну первым, а ты посмотришь, – сказал автор «Последних слов Голландца Шульца».
Он тщательно приложился к прикладу и прицелился в одну из банок.
Она находилась от него примерно в семи метрах.
Мы с Патти и Грауэрхольцем стояли сзади.
Я глядел на мушку винтовки, которая чуть-чуть дрожала.
Раздался выстрел.
Банка взвилась в воздух и после судорожного зигзага упала к ногам Берроуза в травку.
А он вдруг закружился волчком и разорался:
– Fuck! Бля! Сука! Мать вашу! Cunt! Asshole!
Сперва я не понял, в чём дело, но потом увидел: он был весь заляпан краской.
Ну и чертовщина!
Стрелок попал в банку, она взорвалась и забрызгала стрелка с ног до головы красным акрилом.
Вот тебе и gunshot painting.
Больше всего досталось физиономии автора «Билета, который лопнул».
Пострадали его нос и подбородок.
Один глаз был полностью залеплен краской.
Шляпа свалилась с башки, обнажив бледный череп с хилыми остатками волосяного покрова.
Грауэрхольц кинулся к своему боссу.
– Уильям! Уильям! – кричал он.
Он содрал с себя красивую ковбойскую рубаху и вытирал ею лицо шефа.
Но Берроуз не унимался: орал и приплясывал, как бесноватый.
Кажется, он порядком испугался.
10
Потом мы с Патти сидели в холле и пили пиво.
А Берроуз с Грауэрхольцем надолго спрятались в ванной.
Патти сказала:
– Это всё потому, что он уже не занимается сексом.
– Что именно? – спросил я.
– Всё, – сказала Патти. – Все его беды.
Она пошла на кухню и приготовила два тоста с пармезаном.
Мы ели в полной тишине, а потом она сказала:
– Может, займёмся любовью?
Я дико смутился.
И струсил.
Дело в том, что у меня в эти дни выскочил на спине громадный фурункул.
Я пытался его выдавить, но от моих усилий он только распух и налился кровавым гноем.
Я всё время ощущал этот ужасный бугор на левой лопатке: весьма неприятное чувство.
В голове мелькнуло: «Если я займусь любовью с Патти, она наверняка обнаружит этот фурункул!»
И меня обуял ужас.
Да и вообще: я робел в присутствии этой Патти, похожей на индейского вождя, переодетого в нью-йоркские интеллектуальные шмотки.
Я не чувствовал к ней никакого эротического позыва.
Но нельзя же было отказаться от предложения самой Патти Смит – крёстной мамы панк-рока.
Она сидела напротив меня и властно, вызывающе улыбалась.
Вот я и согласился.
11
Мы пошли в мою комнатушку.
Патти Смит села на мою не заправленную кровать и огляделась.
– It is so sweet, – сказала она и сладко улыбнулась.
Я поискал глазами, куда бы мне приземлиться, но не увидел.
Жестом она пригласила меня сесть с ней рядом.
– Ты любишь Берроуза? – спросила Патти.
– Да, – сказал я.
– Очень?
– Очень.
– Но ведь ты любишь женщин?
– It’s no trouble, – сказал я. – Можно любить и Берроуза, и женщин.
– Точно, – сказала Патти. – А ты, я вижу, не промах. Хотя выглядишь как тихоня.
И тут я почувствовал её запах.
Она пахла костром, разведённым в лесной чаще. «Неужели это парфюмерия?» – мелькнуло у меня в мыслях.
«Или она ведьма?»
В этот момент она положила руку на мою руку.
У неё была крупная, увесистая ладонь, полностью поглотившая мою съёжившуюся похолодевшую ручку. Я почувствовал на себе её жгучий взгляд, из-за чего всё дальнейшее вышло из-под моего контроля.
Как сказал Берроуз: «Don’t looka me! Who you fucking staring at?»
12
Следующее, что я заметил, повергло меня в глубочайший шок: Патти разделась.
Её чёрные шмотки упали на пол.
У нее было великолепное тело зрелой матроны.
В одежде она казалась компактной.
А в голом виде это была царица, владычица, хозяюшка, начальница, богиня.
Она лежала на узкой кровати с закрытыми глазами, приглашая меня рассмотреть её и восхититься.
Она сказала:
– I have gone so very far to deny death, dear.
У меня до сих пор звучат в ушах эти слова, и я не могу поверить, что это лишь далекое воспоминание из канувшего в небытие 1996 года.
Но прошлое никогда не кончается, как сказал Фолкнер.
Мой член и сейчас непроизвольно встаёт при мысли о нагой Патти, как он встал тогда – в той осиной комнатушке.
Я вдруг стал спокойным, холодным.
Я стал Дон Жуаном.
Я погладил сухой ладонью выпуклый живот Патти и поцеловал её в шею.
Помня о фурункуле, я не стал раздеваться, а просто начал её харить, предварительно подложив подушку под её ягодицы.
Повторяю: я был холоден и неистов одновременно.
Настоящий ёбарь.
Она была в восторге, судя по заигравшей на её губах улыбке.
Она запела что-то вроде:
– У-ли-ти-ти-тю-у-ли…
Она задрала свои царские ноги и положила их на мои плечи.
В ходе этой операции я узрел нечто, чего никогда в жизни не видел.
Ни до ни после.
У Патти Смит были волосатые пятки.
Я не шучу, не вру, не юродствую, не издеваюсь: ВОЛОСАТЫЕ ПЯТКИ.
– У-ли-ти-ти-тю-уу-ли…
13
Когда-то, задолго до встречи с Патти, я читал сказки одного африканского народа, где говорилось о колдуньях, которых можно узнать по волосатым пяткам.
Помню, я тогда поразился и восхитился.
Люди думают, что сказки – небылицы.
Но я уверен, что любая небылица – святая правда.
Любая байка – истинная реальность.
Прочитав про волосатые пятки в африканской сказке, я испытал восторг и ужас.
А в доме Берроуза я воочию увидел волосатые пятки Патти.
Они были совершенно такие, как в тех сказках.
И вот что самое удивительное: они меня нисколько не охладили.
Я не почувствовал ни отвращения, ни тревоги, ни испуга.
Мой мужской аппетит не пропал, моя сила удесятерилась, моя похоть обострилась до предела.
Я дрючил её и дрючил.
У меня был железный стояк, как у Геркулеса.
Но я не мог кончить.
Это тоже случилось со мной впервые: невозможность кончить.
В прошлом, бывало, я кончал раньше, чем надо.
Да, чёрт возьми, бывало.
Бывало и так, что я сильно задерживался с этим. Но чтобы совсем не кончить – такое случилось только с Патти.
Неужели дело было в её пятках?
Я пилил её мощно, а вот кончить не получилось. Зато она кончила целых пять раз (сама мне потом сказала).
– Ули-ли-тю-ти-ли-у-ли…
14
После этого мы сидели в холле и опять ели тосты с пармезаном.
И запивали их ледяным пивом.
И улыбались друг
