лежала чёрная кошка с порванным ухом.
Она посмотрела на меня как на подонка.
Я не посмел её погладить.
Я направился в ванную, чтобы принять душ (я взмок, бегая по улицам в поисках Лоретты).
Ванная в доме Берроуза пахла кошачьей мочой, как и всё остальное.
После смерти Брайона Гайсина кошки стали единственными существами на этой планете, которых уважал Берроуз.
Он говорил, что кошки научили его лучшим человеческим чувствам.
Например, сочувствию и отзывчивости душевной.
Он считал, что кошки утончают даже самую толстокожую душу.
В сущности, Берроуз в свои последние годы предпочитал компанию кошек всем людям, включая Грауэрхольца.
Я читал где-то, что он рыдал при мысли, что его кошки могут быть уничтожены ядерным взрывом.
В своей книге «The Cat Inside» Берроуз пишет, что его любимые кошки умели исполнять роли самых дорогих ему людей из прошлой жизни, у которых он хотел попросить прощения: его матери, его жены Джоан, его отца, Джейн Боулз, его сына Билли…
Берроуз исповедовался перед кошками и извинялся за свои стародавние проступки.
«Они живые, дышащие существа, а контактировать с другим существом всегда печально, потому что ты видишь ограниченность, боль, страх и смерть в финале. Это и есть контакт, – пишет Берроуз. – Это то, что я чувствую, когда прикасаюсь к кошке и замечаю, что по лицу у меня текут слёзы».
2
Я толкнул дверь ванной и… увидел Патти Смит: она мочилась, присев над унитазом.
Её чёрные джинсы были спущены, обнажив массивные колени.
Она мочилась громко и мощно, как лошадь.
Патти Смит – легендарная крёстная мама панк-рока, поэтесса, певица, писательница и мемуаристка. – Эй! – сказала она. – Здесь занято, buddy.
Я, конечно, растерялся.
Подумал, что ошибся.
Неужели сама Патти?
Патти Смит в доме Берроуза – вот так удача!
3
Я отправился на кухню.
Там была рыжая кошка.
Она что-то ела из миски.
Я тоже проголодался, но не нашёл ничего съестного.
Я сел в кресло, сплошь покрытое рыжими и белыми кошачьими волосками.
Персональное кресло Берроуза (на колёсиках) пустовало.
Я думал: «Патти Смит! Сама Патти!»
Я предвкушал авантюру.
4
И тут появился Берроуз – в сопровождении Грауэрхольца.
Они только что вернулись из Канзас-сити.
Берроуз ездил в тамошнюю больницу за дозой метадона.
Он был на метадоновой программе.
Он крикнул:
– Кушать! Хочу кушать!
Грауэрхольц тут же засунул хлеб в тостер.
Берроуз съел яйцо всмятку и два тоста с арахисовым маслом.
И выпил большую чашку сладкого чая.
А потом пару раз пыхнул джойнтом.
Я не помню, что он сказал мне тем утром.
Кажется, только одно:
– Хочу покакать.
Сказал – и вышел.
5
И вдруг вошла Патти Смит, уже успевшая натянуть на себя чёрные джинсы.
Грауэрхольц нас познакомил.
– My name is Patti, – сказала Патти.
Она хотела знать, откуда я родом.
Она слышала об Алма-Ате, о Казахстане.
Она даже знала слово ЮРТА.
6
Втроём – с Патти Смит и Грауэрхольцем – мы позавтракали: тосты и кофе.
Я, конечно, млел и нервничал в присутствии Патти.
И поэтому не мог наслаждаться своим тостом.
А Берроуз всё не появлялся.
Зато появилась толстая серая кошка.
Почему-то она шла на подогнутых лапах, так что её живот волочился по полу.
Грауэрхольц сказал:
– Когда кошки чего-то боятся, они бегут с животами, волочащимися по полу.
Патти спросила:
– А чего она боится?
Грауэрхольц ответил:
– Она не любит чужих в доме.
Я подумал, что это замечание относится ко мне, и напрягся.
Патти сказала:
– Некоторые люди тоже от фрустрации распускают брюхо.
7
Что было потом, я не помню.
Кажется, мы вдвоём с Патти Смит сидели в холле и листали журналы: Guns and Ammo, Soldier of Fortune, American Handgunner.
И вдруг она сказала:
– Извини. Я никогда не закрываю дверь в туалете. Это у меня с детства.
Я не знал, что ей ответить.
Я даже не знал, как мне к ней обращаться: миссис Смит или просто Патти.
Она сказала:
– Люди полагают, что мочиться и какать – очень интимное дело. Very, very private. Но я так не считаю. В пятнадцатом веке в Париже люди справляли нужду в любом общественном месте. Просто снимали штаны и задирали юбки на улице или в парке. Не только плебеи, но и аристократы. Были даже короли, принимавшие послов, сидя на золотом горшке и пукая, как кони.
Мы оба рассмеялись.
У Патти Смит были очень ровные белые зубы.
На её чёрной мужской рубахе красовалась брошь из белого металла: бабочка с человеческой головой (кажется, это была голова Артюра Рембо – боготворимого ею поэта).
Вдруг она сказала:
– Зови меня Патти. Значит, ты русский художник из Казахстана. Я люблю русских. Я недавно читала русского поэта по имени Клюев. Ты его знаешь?
– Да, – сказал я. – Знаю.
– How did he die? – спросила Патти.
– He was killed by Stalin.
– Ох! – сказала она. – Сталин! That fucker!
Вдруг я увидел острые маленькие волоски, растущие в углах рта и на подбородке Патти.
Я подумал: «Она уже бабушка. Или ведьма?»
Но тут появился Берроуз.
8
На нём была та же зелёная куртка, а на голове помятая шляпа.
В руке он держал чёрную элегантную винтовку.
– Hi, Patti, – сказал он.
– Good morning, William, – сказала Патти. – Как ты поживаешь?
– Всё в порядке, – сказал Берроуз. – Только все мы должны кардинально измениться.
– My name is Patti Smith, – сказала она. – Куда мне от этого деться?
– Heh, heh, heh, – сказал Берроуз. – Who lives will see, my dear.
Грауэрхольц подал ему стакан с кока-колой и водкой.
– Американо-русский антивирус, – хмыкнул Берроуз. – America Libre.
Он выпил и сморщился, словно глотнул рыбьего жира.
– Ну что, пойдём делать искусство? – спросил он, дёрнув губами.
И мы пошли практиковать GUNSHOT PAINTINGS.
9
Было чудесное утро.
Мы – я, Патти Смит, Джеймс Грауэрхольц и Берроуз – вышли во двор, обнесённый высоким забором.
Там было очень красиво: трава, цветы, густая листва – и могилы кошек.
Берроуз хоронил своих любимцев под окошком спальни.
В саду всё было готово для художественно-стрелкового сеанса: перед маленьким гаражом стоял стенд с укреплённым на нём картоном; три жестяных банки с краской покоились на треножнике перед стендом. – Умеешь стрелять? – обратился ко мне Берроуз. Я сказал, что посещал секцию стрельбы, когда учился в школе, но меня выперли оттуда за
