class="p1">– Все американцы имеют одинаковый цвет крови. Даже индейцы. А как насчёт русских?
После чая он сказал:
– Нужно помыть посуду. Это самое философское занятие на свете.
Я сказал, что помою.
Берроуз это одобрил:
– У тебя есть шанс стать философом, русский.
18
Грауэрхольц скрутил папироску с марихуаной и дал Берроузу затянуться.
Потом затянулся Грауэрхольц, потом я, потом Томас.
Наступила тишина, нарушаемая гудением холодильника на кухне.
Берроуз прервал молчанку:
– Человеческий зверинец, бля буду. Настоящий human zoo. Всюду клетки. В Бирме время заморожено, как в Северной Корее. Так было и в Албании, и в Восточном Берлине. А теперь время побежало – повсюду. Как белка в колесе, а колесо – тоже в клетке. Как это там в «Алисе в Стране чудес», Джеймс? Алиса спрашивает Кролика: «How long is forever?» А Кролик отвечает: «Sometimes it’s just one second». Ха. Обосраться можно. Раньше я говорил: как можно жить вот так, суки? Но сейчас вопрос стоит иначе: как можно подыхать вот так, идиоты?
Томас сказал:
– Guys like you are always sorry.
Берроуз побледнел, потом позеленел: не на шутку разозлился.
– Пошёл ты на хуй, Томас! Now!
Томас рассмеялся и взмолился:
– Now I am sorry.
Но Берроуз не унимался.
– На хуй! На хуй!
Он полез в карман и вытащил перочинный ножик.
Он встал и пошёл на Томаса, наставив на него ножик.
Грауэрхольц вмешался:
– Томас, прошу тебя, уйди отсюда!
Томас ушёл, хлопнув дверью.
Берроуз крикнул:
– Сукин сын! Паскуда!
Потом он спрятал ножик и подмигнул мне:
– Я не выношу стариков, русский. Томас состарился и стал несносен. Старики – мудаки, проводящие долгие часы в сортире, созерцая свои хилые какашки. Единственные хорошие старики – опасные, вредные и злые. Как великий Хасан ибн Саббах – предводитель ассасинов. Я хочу быть таким же.
Через минуту он добавил:
– А теперь мне надо в сортир. Перед смертью не нассышься.
Что было потом, я не помню.
Кажется, мы ещё посидели.
19
Я спал в доме Берроуза в маленьком закутке вроде кладовки.
Там стояла железная койка.
Спал без снов, как убитый.
Проснулся рано и слушал пение птицы, заливавшейся снаружи.
И вдруг подумал: «Какие младенческие груди были у Бренды!»
И: «Какая мохнатая вульва была у Лоретты!»
Показалось, что встреча с ними произошла давно, до потопа.
Может, в пятнадцатом веке, когда Вийон писал свои поэмы на воровском жаргоне?
Он бы наверняка обворовал виллу Бренды.
А я не решился.
Про Вийона чудесно написано в эссе Мандельштама: «Виллон отлично сознавал пропасть между субъектом и объектом, но понимал её как невозможность обладания. Луна и прочие нейтральные „предметы“ бесповоротно исключены из его поэтического обихода. Зато он сразу оживляется, когда речь заходит о жареных под соусом утках или о вечном блаженстве, присвоить себе которое он никогда не теряет окончательной надежды».
Вот так-то! Вийон не стал бы искать старика Берроуза, а остался у прекрасной Лоретты по крайней мере на недельку.
Мне вдруг стало душно в этой комнатушке. Я попытался открыть окошко. Оно открывалось не как в России или Европе, а как в Англии и Соединённых Штатах.
Сначала у меня ничего не получалось, но потом окно рывком – снизу вверх! – открылось.
И тут в комнату ворвались осы! Их гнездо было где-то в оконной нише. Ну и чертовщина! Они были большущие и злые. В Америке всё очень большое: супермаркеты, секвойи, микробы, небоскрёбы, бизоны, скалы.
И осы тоже.
Их было ровно столько, сколько битников: Аллен Гинзберг, Грегори Корсо, Лоуренс Ферлингетти, Роберт Крили, Лерой Джонс, Боб Кауфман, Гэри Снайдер, Роберт Данкен, Джек Керуак, Диана ди Прима, Филипп Ламантиа, Филипп Уэйлен, Питер Орловски, Алан Ансен.
И возглавлял их, конечно, Уильям Берроуз.
Эти хищники устремились ко мне, норовя влететь в нос, в рот, в уши.
– Бляди! – закричал я по-русски и замахал руками.
Потом выскочил из комнатушки.
Судя по тишине в доме, все ещё спали.
Я вышел на веранду.
Там вовсю пела птица.
20
Мне страстно захотелось снова увидеть Лоретту.
21
Я ходил по рассветным улицам и искал дом Лоретты.
Но тщетно, тщетно.
Я не узнавал этих улиц.
Я не знал названия улицы Лоретты!
Нигде не было ни животного, ни человека.
Зато на большой дороге стояли в ряд огромные грузовые машины – trucks, дальнобойные великаны.
Об этих грузовиках в Америке слагались песни и легенды, ставились голливудские фильмы, писались романы.
Зачем они здесь стояли?
Что перевозили под покровом ночи?
Возможно, узбекские дыни?
Или рабов из Африки и Вьетнама?
А может, человеческие органы: сердца, селезёнки, замороженные пенисы, канистры с кровью?
Или гробы, набитые героином и кокаином?
Или крокодильи, змеиные, лягушачьи кожи?
Или протонные суперкислоты?
Или атомные боеголовки и баллистические ракеты?
Или платиновые, золотые, серебряные монеты?
Или морскую пену для телевизионного сериала об Афродите?
Или Левиафана в жидком формальдегиде?
Или искусно сделанных кукол в размер годовалого ребёнка, испражняющихся и мочащихся на своих маленьких владельцев, когда они не подчиняются своим батям и мамашкам?
Или радиоактивные отходы, предназначенные для захоронения на Камчатке?
Или хлорированные куриные ножки?
Или мутантов-тысяченожек?
Или контрабандную парижскую парфюмерию, превращающую поганые американские рожи в божьи лики?
Мне некому было задать эти вопросы: кабины грузовиков были пусты, водители куда-то смылись.
Куда же они все подевались?
Возможно, пошли к Лоретте?
Она лежит сейчас на горе кукурузных початков и показывает им свою страшную сладкую могучую вульву!
Какой ужас!
Какая утрата!
22
Мне расхотелось искать Лоретту.
Вместо Лоретты я нашёл на тротуаре пятьдесят центов.
Может, это к удаче?
Или к неминуемому провалу?
Я сжимал монету в кулаке и взывал: «Лоретта, где ты?!»
Но её нигде не было видно.
От Лоретты осталась только память.
Но где память, там и потеря.
Память и есть потеря.
Потери всюду, одни потери.
Я вдруг испугался, что потеряю всё, что у меня осталось.
А что у меня осталось?
Да ничего, кроме Берроуза и его дома!
Вдруг я и их потеряю?
Я смертельно испугался.
О боже!
Я решил немедленно вернуться к Берроузу: он был моим последним ориентиром во вселенной.
IRWINов и Лоретту я уже потерял, но Берроуз ещё оставался.
Скорей, скорей к Берроузу и Грауэрхольцу!
Часть пятая. Патти Смит и Gunshot Painting
1
Дверь знакомого дома была приоткрыта.
На пороге
