ботинках
на моей коже
окутывая меня
запахом
их
их прошлого
хоть оно настоящее
торфа, сжигающего
древние обиды
что схоронены в этой горящей земле
коровьих лепешках
свином навозе
гнилой картошке
тощих телах
терпкой крови войны
бедности
стыда
окутывают
душат
английская лаванда
твид из химчистки
а от него еще пахнет
Парижем
кофе
шоколадом
на торфе его ни пятнышка
Он услышал голос Массона. Тот звал Джеймса. Мальчик крикнул в ответ.
Дерьмо небесное.
Он грохнул кочергой о решетку.
Массон заорал еще громче.
Ллойд продолжал лупить по решетке, громогласный протест разнесся по всей деревне и стих только с появлением Массона у дверей художника.
Прекратите шуметь, сказал Массон.
Я пытаюсь работать, сказал Ллойд.
Вам никто не мешает, сказал Массон.
Вы мешаете. Своими разговорами.
Имею право разговаривать.
А мне для работы нужна тишина.
Массон рассмеялся.
Оно и видно.
Ллойд бросил кочергу.
Вы очень шумите, сказал он. Прошу потише,
Массон покачал головой.
Несносный человек, сказал он.
Мне нужна тишина, сказал Ллойд. Затем я сюда
и приехал.
А мне нужны разговоры.
Говорите в другом месте.
Здесь нужны, мистер Ллойд, где я работаю.
Я лишь прошу уважать мой труд.
Я прошу от вас того же, mon arriviste.
Пошел на хрен.
Ллойд вернулся в мастерскую — она находилась дальше других комнат от коттеджа Массона, — открыл чистую страницу. Рисовал круги, мелкие серые медленные круги, которые делались все больше, темнее, стремительнее, лихорадочные рывки ладони и запястья, пока гнев не рассеялся и рука не успокоилась. Он сел рисовать углем портрет Джеймса, рука движется ровно, разум погружен в рабочее уединение; он прочерчивал контуры головы мальчика, волосы, уши, нос, губы, глаза кожа юная
глаза мглистые
убийца кроликов
разоритель гнезд
Он заполнял лист за листом глазами и губами, ища равновесие между мягкостью юности и суровостью островной жизни. Состарил мальчика, проведя линии под глазами
Рембрандт
стареющий титус
не мой сын
но
мальчик-ирландец
работы художника-англичанина
Он соскоблил глаза и начал заново, вновь карандашом, но глаза снова получились то ли слишком старыми, то ли слишком молодыми. Слишком темными, прописанными, непрописанными. Перевернул страницу, набросал Джеймса целиком. Вместо кроликов дал ему две винтовки
суровый юноша
рад лондонской
славе
Смягчил ему черты лица
повстанец — лицом младенец
рад нью-йоркскому
обогащению
Начал заново на очередном листе, снова нарисовал кроликов, пальцы легко, но крепко держат мертвые лапки
картины острова: джеймс с двумя кроликами
безразличие
ЛОНДОН
безвестность
нью-йорк
нищета
Массон что-то орал у него под окном. Он швырнул карандаш и блокнот на пол.
Невозможно. Решительно невозможно.
Вышел на улицу, но Массон куда-то исчез, да и дождь прекратился. Взял пальто и шляпу и при последнем свете дня пошел на утесы, потолокся у края, посмотрел, как волны разбиваются о скалы. Нарисовал море, скалы, заходящее солнце, работал, пока свет не погас, а потом зашагал в деревню,
освещенную огоньками керосиновых ламп и горящим в очагах торфом. Дошел до дома Бан И Нил, постучал в дверь. Его позвали внутрь, усадили за стол; в центре круга, включавшего в себя и Массона, стояла бутылка виски.
Выпьете маленько? — спросил Михал.
Спасибо.
Бан И Нил указала на стул. Он сел. Михал налил виски в чашку.
Я ходил на утесы.
Самый для того вечер.
Да, верно. Свет просто отличный.
Михал улыбнулся.
Рад слышать, мистер Ллойд.
Художник поднял чашку.
Ваше здоровье.
Выпил, поморщился — больно забористо. Слезы выступили на глаза.
Михал засмеялся.
Виски не как у вас в Лондоне, мистер Ллойд. Верно, Михал, покрепче будет.
Он допил.
Мне нужна мастерская на утесах, сказал он. Михал хмыкнул.
Мастерская?
Сарай. Палатка. Все что угодно, чтобы работать в тишине.
Там ничего нет, мистер Ллойд, сказал Михал. Знаю, но я заплачу вам дважды: за аренду дома
и за мастерскую на утесах.
Нельзя арендовать то, чего не существует, ми
стер Ллойд.
Даже у Михала, ввернул Массон.
Все рассмеялись. Михал налил ему снова.
Будет лучше, если я уберусь подальше из дерев
ни, сказал Ллойд.
Уж точно, сказал Массон.
Мне нужно одиночество, сказал Ллойд.
Из тени у очага появился Джеймс, встал в конце стола.
Там есть старая сигнальная будка, сказал он.
В ней можно пожить.
Да она совсем развалилась, Джеймс, сказал
Михал.
Да уж и не совсем. Я в ней иногда сижу. Когда дождь идет.
Там сухо? — спросил Ллойд.
Сухо.
Спать можно?
Раньше спали. Только кровати нет.
Кровать я вам сделаю, сказал Михал.
Ллойд кивнул.
Спасибо, сказал он. Мне много не надо.
А много и не будет, мистер Ллойд.
Ллойд допил виски.
Покажешь мне ее завтра, Джеймс?
Покажу, мистер Ллойд.
Спасибо.
Всю ночь не стихал дождь, и вот теперь он шагал за Джеймсом по мокрой траве — тропка была едва приметной.
Я тут не бывал, сказал Ллойд.
Сюда никто не ходит.
Именно то, что мне нужно.
Тропка исчезла вовсе, идти по спутанной траве бы ло тяжело, он совсем выдохся, пока они добрались до узкого удлиненного утеса, окруженного водой.
Палец острова, сказал Джеймс.
Я про него не знал.
Да откуда вам?
Начался подъем, отозвавшийся своей крутизной у Ллойда в задней поверхности бедер. Наверху стояла цементная будка — у самого края, вокруг море.
Ничего себе вид, сказал он.
Верно, ответил Джеймс.
А зимой тут как?
Не знаю.
Джеймс навалился на облезлую красную дверь, сорванную с нижней петли, Ллойд последовал за ним в скупой тусклый свет. Крошечная будка была разделена на две части: газовая плита, стол, печка, два ведра и три полки в первом помещении; четыре полки и прикроватная тумбочка во втором.
То, что надо, Джеймс.
Джеймс рассмеялся.
Верно, мистер Ллойд. То, что надо.
Ллойд рассмеялся.
То, что надо, Джеймс.
Оно тут сурово, мистер Ллойд.
Я себе представляю.
Особенно в непогоду.
Справлюсь, Джеймс.
Они вышли наружу, на свет, обогнули цементную постройку, перешагивая через осколки стекла из оконных рам.
Уборной нет?
Нет, мистер Ллойд.
Водопровода?
Нет.
Интересное дело.
Точно, мистер Ллойд.
А ты здесь когда-нибудь жил?
Нет. Прихожу часто. Подальше от них от всех. Но не пожить?
Кровати-то нет.
Заведу, сказал Ллойд, и потом, когда уеду, можешь пользоваться.
А вы сколько здесь жить собираетесь?
До конца лета.
И все время здесь будете?
Поглядим.
Они дошли до края выступа, посмотрели на море, подавшись телом вперед, против разыгравшегося ветра.
То, что надо, Джеймс. Лучше не бывает.
Ллойд сел на край утеса.
