как конь – змею. Принимались уговаривать и умолять, предлагали Кнуту взятки. Тот был непреклонен и следил, чтобы виновник уехал прочь.
Бывало, некоторые потом возвращались. Вливались в орду, надеясь, что их не увидят, а когда заметят – все уже забудется. Дважды Кнут замечал таких. Он заставил их спешиться и росчерком плети раздробил ноги и руки. Орда ушла дальше, оставив за собой умирающие обломки.
Муха был для Пауля лишней парой глаз. Чего не видел сам Гной-ганта, о том докладывал Муха. Он легко находил с людьми общий язык, с ним делились сведениями и слухами. Ни разу никого не наказали по доносу, взыскания налагались только за то, что Гной-ганта видел лично. Но иногда, узнав что-нибудь об одном из шаванов, Пауль звал его к себе:
- Ты – хороший всадник. Как твое имя?
Шаван назывался, и Пауль разрешал ему несколько минут ехать рядом, внутри круга ханидов. Близость к Гной-ганте была лучшею, самой ценной из наград. Не считая, конечно, владения Перстами.
А лучницу Чару Пауль называл своей молнией. Она овладела Перстом еще в Рей-Рое, буквально за день, будто была рождена для него. Кнут и Муха стреляли пока что лучше Чары, но было ясно: стоит ей набраться опыта – и она станет самым грозным воином орды.
- Покажи, как ты это делаешь, - говорил Пауль жадно, с похотью, будто велел ей раздеться и поласкать саму себя.
- Цель? – спрашивала лучница.
Он указывал птицу в небе или подбрасывал вверх комок земли. Чара делала вдох – и стреляла. В отличие от всех солдат бригады, она не поднимала руку, а била снизу, от бедра. Коротким движением сгибала локоть и метала в небо огонь. По неопытности Чара промахивалась – но тут же делала второй, третий выстрел с такой скоростью, что вся очередь занимала один вдох. Ни одна цель не доживала до второго вдоха лучницы.
- Ты очень хороша, - говорил Пауль. – Одна положишь целую роту.
Нельзя было понять, приятно ли ей. Кажется, смуглые щеки Чары становились чуть краснее.
- Покажи, как ты это делаешь, - сказал Пауль, указав на шавана. Одного из тех, кого Кнут изгонял из орды.
- Он – наш, - возразила Чара.
- Он провинился.
- Кнут накажет. Убивать своих я не стану.
- Ты хотела убить Морана.
- Только его.
Пауль медлил, давая Чаре ощутить, как ее собственная жизнь качается на весах. Смотрел ей в лицо, ища признаков страха. Чара не бледнела и не отводила взгляд. Ее мужество возбуждало Пауля.
Кнут, Муха и Чара имели также одну общую роль: тренировать ханидов. И во время привалов, и прямо на ходу они обучали избранных владеть Перстами. Муха был самым веселым из наставников, шаваны буквально обожали его. Кнут требовал жесткого послушания и пугал расправой. Чара вела себя так, будто ей плевать на учеников. Однако лучшею наставницей была именно она. Где Муха говорил сотню слов, там Чара обходилась десятью – но эти слова попадали в самую суть. Чара умела сказать именно то, что заставляло ученика выстрелить как надо. Если у кого-то что-то не получалось – она не наказывала; если делал большие успехи – не хвалила. Но однажды она вывела ханида из строя и подвела к Паулю:
- Этот не годится. Он не стрелок.
- Почему?
Чара потерла кончиками пальцев – будто в пальцах стрелка должно быть нечто такое, чего нет у этого парня.
- Уверена?
Она щелкнула себя по горлу – шаванский жест: мол, крайнее слово сказано.
- Сдай Перст Вильгельма, - приказал Пауль ученику.
Тот побелел:
- Но как?.. Я же достоин, я избран!.. Гной-ганта, отдай меня другому наставнику, я научусь!
- Перст Вильгельма, - повторил Пауль.
Внутри шавана что-то щелкнуло – и он кинулся бежать. Несколько ханидов прицелились ему в спину, однако Пауль запретил стрелять. Поднявшись в стременах, он закричал так, чтобы слышали на много ярдов вокруг:
- Кто убегает, тот недостоин! Шаваны, поймайте его и заберите Перст!
- Он будет защищаться, - предупредила Чара. – Хоть и плох, но с близка попадет.
- Так и хочу.
Дюжина шаванов выхватилась из ближайшего отряда, ринулась наперерез беглецу. Он открыл огонь. Как и сказала Чара, он бил мимо, снова мимо, снова. Но когда ловцы приблизились, стал попадать в цель. Кто-то вспыхнул заживо, другого прожгло насквозь, третьему выгрызло дыру в боку. Несколько испугались и ринулись наутек. Но четверо не струсили – добежали-таки до ханида и изрубили в куски. Один подхватил отсеченную руку с Перстом и с нею подскочил к Паулю:
- Я достоин! Прими меня, Гной-ганта!
Тот поцеловал шавана в губы. Затем подозвал тех, кто не завладел Перстом, но и не испугался огня.
- Вы – хорошие бойцы. Назовите ваши имена.
Только у Аланис не имелось роли. Раньше она была пленницей, потом – кем-то вроде советника, теперь – никем. Конечно, Пауль не дал ей Перст. Но и советов больше не просил, и охрану не приставил. Аланис просто ехала с ним рядом, в круге избранных. На нее смотрели с завистью и вожделением. Она понимала: шаваны хотят не ее тело, а место – возле владыки вечности. Ничем не заслуженное, не добытое в бою, данное за так. Ей хотелось кричать:
- Да очнитесь вы! Он не Гной-ганта или Дух Червя, или что-нибудь еще! Он просто слуга одного лорда-интригана. Он говорит с Предметами – и все, ничего больше!
Аланис говорила это зеркальцу… и не видела веры в лице отраженья.
Ей выделили личный шатер. Пауль, Кнут и Муха спали под открытым небом, как в песках Надежды, но для Аланис устроили особое жилище. В шатре стелили ковер под ноги и густую овчину для сна, ставили вино и яства, приносили воду и кадку для омовения. Пища была вкусной, вода – чистой, вино – хмельным. Две девушки прислуживали Аланис, обе – из знатных семей. Они помогали герцогине умыться, раздеться, расчесаться; накрывали стол, уносили посуду; заботились о здоровье и самочувствии; разминали плечи и стопы. Аланис слишком изголодалась по достойной жизни и не смогла заставить себя отказаться от привилегий. Но и не перестала задаваться вопросом: какого черта? В пустыне я все делала сама, и Пауля это не волновало. Что переменилось?
Она спросила Пауля – осторожно, полунамеком. Получила в ответ:
- Так мне захотелось.
Спросила Кнута и Муху – услышала:
- Не спорь. Как приказано, так и делай.
Спросила
