маму, какой у меня размер, — она бы сразу догадалась, что дело нечисто. А меня он тоже спросить не мог, пока я не прошел медобследование, Джош не был уверен, что я иду на гору. Хорошо, но, если так, что бы он стал делать с этой кучей снаряги, если бы я не прошел обследование? Да, странно.
Впрочем, эта мысль тут же вылетела у меня из головы.
Я был просто без ума от снаряжения. Какая разница, что и почему, если ты сидишь на полу посреди кучи новенькой, дорогущей альпснаряги?
Два часа я убил на то, чтобы понять, как работают часы с альтиметром. Еще час я ставил палатку — выходом к окну, чтобы видеть Гималаи. Сделал пару фоток новым фотоаппаратом, а там заметил, что проголодался. Решил: зачем ходить вниз в ресторан, когда я могу приготовить что-нибудь на походной плитке? (Я понимаю, звучит по-идиотски, но это у меня так всегда: когда вижу альпснаряжение, у меня мало-мало сносит крышу. Я на всякий случай открыл окно, чтобы не отравиться угарным газом.)
Вскоре на плитке шипел размораживающийся бефстроганов, и тут в дверь постучали. Наверное, горничная, подумал я. Ко мне уже заходили сегодня, спрашивали, не надо ли убрать; я сказал, что все в порядке, пусть в следующий раз зайдут завтра. Я вылез из палатки, аккуратно перешагнул через плитку (а то ведь и пожар можно устроить) и приоткрыл на маленькую щелочку дверь — не знаю, как персонал отреагирует, если унюхает запах готовящейся еды или горящего газа.
Вместо горничной я увидел непальца, совсем еще мальчика, моего, наверное, возраста, только сантиметров на пять ниже. Увидев меня, он улыбнулся до ушей — я на всякий случай высунул наружу только голову, так как был в одних трусах; в номере было жарко (плита, да еще солнце, а я весь день примерял снарягу).
— Пик Вуд?
— Да, только на самом деле меня зовут Пик Марчелло.
— Меня зовут Сунджо. Меня послал Запа, сказал забрать тебя.
— Ах да, конечно...
Я кинул взгляд на бардак у меня за спиной. Подумал: не стоит заставлять его ждать в коридоре, я буду одеваться сто лет.
В самом деле, лучше выглядеть кретином, чем хамом, тем более что насчет кретина мне не привыкать. Я впустил гостя в номер.
Сунджо не ожидал увидеть номер в таком состоянии, но не рассмеялся, как рассмеялся бы я, окажись я на его месте.
— Папа... м-м-м, я хочу сказать, Джош купил мне новой снаряги, и я... ну, это... примерял, ну чтобы понять... — Что я несу, подумал я. — Короче, я тут еду готовлю. Ты голоден?
Сунджо сказал, что он не прочь поесть.
Я стал одеваться, а Сунджо стал изучать снарягу, и я сразу же понял, что он тоже альпинист. Никто другой не стал бы относиться к этим вещам с такой любовью и лаской. Он брал в руки то и другое с таким видом, будто все это из чистого золота, даже еще ценнее, — да так оно и есть, ведь задача снаряги — удержать тебя на скале и не дать улететь в пропасть.
Я разгреб на кровати и выдал Сунджо тарелку бефстроганова и шоколадный батончик на десерт. Сунджо рассказал мне, что его папа был шерпом и трагически погиб на К2 в прошлом году, спасая группу альпинистов. Из группы выжил только один человек.
Гору К2 открыли в 1856 году в ходе геодезической экспедиции. Руководитель ее, человек по имени Монтгомери, назвал ее К2, где К означает Каракорум, а 2 — это просто номер в списке пиков, который Монтгомери составил. По высоте это вторая вершина мира, 8610 метров, то есть ниже Эвереста, но большинство альпинистов согласятся, что зайти на ее вершину много сложнее.
Я сказал Сунджо, что мне очень жаль, что его отец погиб, но он сказал, что не стоит, он ведь почти его не знал. И он, и его две младшие сестры всю жизнь провели в частной школе-интернате на севере Индии.
— Мы с сестрами в Катманду приезжали только на каникулы, — сказал он, — а папа в такие времена обычно был в горах.
При слове «сестры» я с болью вспомнил о Пауле и Патрисии, но тут же забыл о них, увидев, как Сунджо как бы между прочим играючи привязал одну веревку к другой тройным рыбацким узлом.
— Где ты выучился лазать? — спросил я.
— Меня учил дедушка, — ответил он.
По-английски он говорил лучше меня. У него был отличный, отполированный акцент, как у настоящего британца, не то что у меня — помесь вайомингского и нью-йоркского пригородного. По сравнению с Сунджо я говорил как портовый грузчик.
— Так у тебя каникулы?
— Нет, — ответил Сунджо. — Когда папа погиб, у нас не хватило денег, чтобы оплатить интернат для всех троих. Обучение очень дорогое. Поэтому сестры остались в школе, а я приехал сюда работать, чтобы оплатить их обучение. Дело в том, что у девочек в Катманду нет будущего, если у них нет блестящего образования. Я бы сам с удовольствием вернулся в школу, но это крайне маловероятно. Сестрам куда важнее закончить школу, чем мне.
Сунджо было на вид столько же, сколько мне, и я задумался: какую же ему нужно найти работу, чтобы хватило на оплату обучения в частной школе?
Он глянул на часы с альтиметром, с которыми играл все время, пока мы обедали:
— Кстати, нам пора. Запа ждет нас в храме Индраяни. Я выключил газ и поставил тарелки в раковину в ванной.
— Ты знаешь, а ведь в отеле есть ресторан, — сказал Сунджо. — Я там ни разу сам не бывал, но говорят, кормят вкусно.
— Да, я там завтракал сегодня. Отлично кормят. Но я тут решил поготовить... ну, понимаешь... снаряжение, новехонькое...
Сунджо улыбнулся. Он явно понимал, о чем я.
В ХРАМ МЫ ПОЕХАЛИ на самом раздолбанном мотоцикле, какой мне случалось видеть за всю свою жизнь. Весь замотан скотчем, живого места нет.
Сунджо сумел завести его с шестой попытки, и, когда мотор наконец заработал, из выхлопной трубы вырвалось гигантское облако такого дыма, что я на миг подумал, что мотоцикл взорвался и с ним погиб мой новый друг. Дым рассеялся, и посреди облака стоял кашляющий и весь в слезах Сунджо. Мотоцикл в целом пережил операцию — мотор гудел, правда,
