из моих родных будет ее забирать по утрам. А вместо нее оставлять новую еду. Понятно?
Я снова кивнул, он что-то проворчал, повернулся и пошел к воротам, у которых я окликнул его — вспомнил про комнату за тремя ржавыми засовами.
— Чего тебе? — спросил он, не двинувшись с места.
Я подбежал.
— Вы могли бы открыть заодно комнату? Засовы заело.
Мы вместе пошли к двери, мимо окна с железными прутьями, за которыми угадывался еще и деревянный ставень.
— Зачем тебе вскрывать старую комнату?
— Чтобы спать там. Я пришелся по вкусу здешним комарам.
Он колебался и поджимал губы.
— Это же не очень трудно? — спросил я в замешательстве.
Может, это какая-нибудь особенная комната, для молитв и подношений богам, например.
— Это молельня?
— Ты же своему дяде настоящий племянник? Не какой-нибудь двоюродный?
— Ну да, — осторожно ответил я, потому что он и так это знал, стало быть, хотел спросить о чем-то другом.
— Потомок Мехар Каур?
Я поразился, что он назвал ее по имени: в Индии всегда важнее степень родства.
— Это моя прабабушка.
Он задумчиво кивнул, не сводя с меня глаз и так пристально разглядывая мое лицо, что я поневоле отвернулся.
— Это ее комната? Вы это хотите сказать?
Он не ответил. Я дотронулся до решетки и обратил внимание, что ни одно окно в доме больше не было закрыто таким образом.
— Вы ее знали?
— Видел пару раз в молодости, когда проезжал мимо на велосипеде. Она уже старела.
Не произнеся больше ни слова, он измерил засовы, взял из корзины два молотка и протянул один мне. Я был выше, поэтому начал с верхнего.
8
Проходит целая вечность, пока Джит верхом на муле проталкивается сквозь толпу праздношатающихся горожан и дальше, в старинную глинобитную арку. На городском базаре не легче: извилистые улочки кишат народом, а с голубых рекламных щитов сыпется столько пыли, что он вынужден прикрывать животному глаза рукой. «Сандалии Bata: много цен». «Хира Манди». «Мебель первого класса». «Королевский дворец тканей. Номер 1 в Пхагваре» (всегда удивляла эта реклама: до маленькой Пхагвары из Джаландхара полдня езды). Мимо рысят горластые рикши, крутятся колеса, через их спицы Джит мельком видит толстого старика в длинной кашмирской рубахе, который вольготно расселся на открытой террасе и пыхтит зеленым кальяном, показывая всему миру, что побывал у кокоток сверху. Непотребный дурак.
Как же я ненавижу города, думает Джит, и горожан тоже. А может, поправляет он себя, ему просто лучше в деревне. Просто. Да, продолжает он, немного меняя направление мыслей, наверное, местные именно так смотрят на него и его деревню: простые дороги и дома, простая ферма и жизнь. Простая жена. Какой простой она показалась бы этим богатым городским женщинам, которые носят кружевные веера и не закрывают лиц даже наполовину. Зато лишь он один знает, каким умом светятся глаза жены, и больше не знает никто — от этой мысли по всему телу Джита пробегает приятное возбуждение.
Он все время за ней следит. Он передвинул чарпой поближе к стене и теперь, едва проснувшись, припадает к трещине в дереве и подглядывает, как жена ступает через двор к колонке и слабый утренний свет стекает с ее рукавов, когда она делает мыло из животного жира. Однажды на прошлой неделе он перестал молотить колосья, отбросил цеп, тяжело дыша, и соврал остальным мужикам, что ему надо отойти посрать. Вместо этого он направился к дороге, зная, что жена как раз должна идти в храм, — так ему захотелось ее увидеть. Он смотрел, как она проходит мимо, неся кастрюльку с едой. Внезапно она резко поставила ее на землю и согнулась пополам. Джита охватил страх, очень конкретный страх — потерять ее; он представил себе ее глаза под вуалью, как они вращаются в панически расширенных орбитах. Он скачками помчался к ней через пшеницу, как сумасшедший бегун через барьеры, но другая девушка, Харбанс, трижды как следует хлопнула ее по спине, после чего они подобрали посудину и пошли дальше. Он стоял, запыхавшийся, с облегчением смотрел из-под руки, как они огибают поле, и возносил молчаливые мольбы к миру и богу: храни ее, когда меня нет рядом.
Он почесывает голову мула, проводя две бороздки в коричневой шерсти, и дергает левый повод. Если никто из его братьев не затребовал дальнюю комнату, он поговорит с Май. Не исключено, что она косо на него посмотрит — две ночи подряд? — может быть, и откажет, как в те дни, когда у девушек кровит, но он будет настойчив. Это его жена. Джита распирает от радости и гордости; он наклоняется к мулу, отгибает ему ухо и целует мягкую розовую изнанку. Какой прекрасный день. Блики солнца на кустиках зелени, проросших из красных фахверковых фасадов. Над дверями почты сверкает новая деревянная резьба. Интересно, когда это они успели? Лошадь жует губами желтую юбку зазевавшейся белой девочки, к ним бежит перепуганная айя с мороженым в руке. В тени одинокого минарета четверо мужчин низко склонили головы над шахматной доской. «Закусочная Науджхавана». «Чиним часы». «Ворота Шахалми». На развилке Джит снова натягивает присобранные поводья, бьет мула пяткой в бок — и они поворачивают налево. Здесь улицы пошире, почти проспекты, а воздух чище. Он расслабляется и делает глубокий вдох — а потом выкашливает пыль. Подтыкает на место повисший конец тюрбана и опускает воротничок, как полагается, пока на него не кидает высокомерный взгляд прохожая женщина в ярко-зеленом сари — тогда он дерзко поднимает воротничок обратно и подгоняет мула вперед. Налево, где «Надира Эмпориум», вокруг толпы, дразнящей дрессированного медведя, к «Ювелирам Шахбаз», чей гофрированный навес мягко закругляется вместе с улицей. Он останавливает мула, привязывает его к телеге с дынями и входит в магазин. Владелец сплевывает бетелевый сок[20] в плевательницу и подтирает красные губы нижней частью ладони.
— Нужна еда, кради на рынке, — бросает он и тянется за табачным кисетом. — Деревенщина.
Джит не в обиде. Ему только двадцать два, и он выглядит так, как выглядит. Откуда этому человеку знать, что на рассвете Май вручила ему деньги, которые сэкономила из трех приданых и хранила в запертом серванте. Он достает пачку из верхнего кармана туники и поднимает повыше, точно собирается произнести клятву. Перед его глазами стоит лицо Мехар.
— Покажите мне жемчуг.
Проезжая офицерскую крикетную лужайку по дороге с базара, с мешочком жемчуга на шее, он замечает людей, столпившихся возле станции. Мужчины с покрытыми головами, в белых туниках. Похороны? Здесь? Джит бормочет молитву и наклоняется к ним, не
