и до сих пор помню, с какой силой и страхом у меня колотилось сердце. — День рождения Спенсера?
Дверь вела прямо на кухню, и за спиной Спенсерова папы сидели вместе со своими родителями мои одноклассники, завившие волосы по случаю праздника, болтали и пили газировку.
— Впусти его, дорогой, — сказала одна из женщин, мама Спенсера, с легкой дрожью в голосе.
— Извини, — обратился папа Спенсера ко мне. — Нет.
На кухне все умолкли. Мама Спенсера издала смешок.
— Ты же не можешь прогнать его.
— Я могу сделать все что хочу, дорогая. Это мой дом.
И снова мне:
— Не стоит сюда приходить.
Он так кивнул, что я тоже кивнул, как будто мы были заговорщики, а потом он закрыл дверь. Я шел по дорожке, сконфуженный, горя от стыда, когда за спиной раздались торопливые шаги. Мама — у нее было мягкое безвольное лицо и высветленные волосы со старой химией.
— Пожалуйста, не бери в голову. Он взрослый и должен был вести себя иначе.
Она протянула мне маленький яркий красный мешочек с блестящими звездами.
— Здесь торт.
А я протянул ей конверт с открыткой и десятью фунтами. Не знаю зачем. Возможно, хотелось обменяться по-честному. Но теперь, оглядываясь назад, я думаю, что сделал это в благодарность, ведь она дала мне понять, что моей вины в случившемся нет и я такого не заслужил, когда мне казалось, что есть и заслужил.
Четыре года спустя, как-то в полночь, забив себе мозги героином, я запущу им в окно большой обломок кирпича. Но это потом, а тогда я отправился в Рингвуд-парк, по другую сторону главной дороги. Покачался на качелях, закрутил их так, что цепи скрежетали друг о друга, съел торт. По треку для великов BMX дошел до лесенки, которая вела в поле, а оттуда — до прекрасного, большого, грязного озера. Медленно обогнул его, то и дело останавливаясь, чтобы полюбоваться пятнистыми желтыми рыбами, и в эти минуты забывал о Спенсере и его празднике, а сделав два круга, вернулся домой и вошел в магазин, где за прилавком стоял отец.
— Всё? Весело было?
К надежде в его голосе примешивалась нотка беспокойства, но он успокоился, когда я сказал:
— Супер. Надо было зажать тебе кусочек торта.
Я приподнял откидную доску, прошел за прилавок, и мы дали друг другу пять. У нас в семье было так принято: когда бы и откуда бы я ни вернулся домой — например, из школы или с доставки газет, да откуда угодно, — первым делом обнимал родителей в знак приветствия. Только если в магазине был покупатель, мы ограничивались рукопожатием. В семьях моих дядьев и теток, в Дерби, Бирмингеме, Саутолле, ничего подобного я не видел. Повзрослев, я предположил, что у родителей это был способ показать, что теперь я дома, с ними, в безопасности, ну более-менее, потому что трудно расслабиться там, где открыто проявляют насилие на расстоянии разве что звонка в дверь.
— Его первый раз пригласили в гости к другу, — объяснял папа, когда я прошел через магазин в дом и уже поднимался по лестнице.
Я смотрел, как мальчик на далеком поле поднимается по лестнице к себе в комнату, по дороге обнимает маму, которой тоже не терпится узнать, как прошел праздник, а потом со вздохом опустил глаза и вдруг увидел позади фермы маленький бурый пустырь. Обнесенный стеной прямоугольник, покрытый грязью и заброшенный. На дальней стене выпирало несколько кирпичей — удобно ставить ногу, чтобы взобраться, — а в дальнем правом углу росло одинокое деревце бодхи, тощее, долговязое и несчастное. Что это за место — старый загон для животных? Я взвалил на спину чарпой и понес вниз по лестнице, то и дело ругаясь. Потом привел себя в порядок, умыл лицо у колонки, почистил зубы, стоя посреди двора, и наполнился внезапным утренним чувством свободы, надежды, оттого что оказался полновластным хозяином фермы в такой канареечно-яркий день и могу делать что хочу. Я помочился в уборной, переоделся, передвинул чарпой в пятно тени у амбара и задремал. Через несколько часов я проснулся оттого, что в меня полетели мелкие камешки, и кое-как сообразил, что летят они со стороны ограды.
— Да чтоб тебя! — крикнул я по-английски, вставая. — Что случилось?
— Ничего не случилось! — ответил пронзительный голос. — Я Лакшман. Принес тебе перекусить и эти… подтирочные салфетки.
Я забрался на каменную ванну и выглянул наружу. Он улыбнулся. Большие глаза и примерно три зуба. И это был не мальчик, как выразился Джай, а босоногий седобородый мужчина в широких оливковых штанах и черной футболке с принтом из «Охотников за привидениями», явно с чужого плеча; я представил, как он церемонно принимает ее в дар от родственника из Калифорнии. Он передал мне еду и рулон туалетной бумаги, фонарик и кусок мыла, и я уже задумался, должен ли оставить ему чаевые и обидится ли он, если я сэкономлю деньги и не заплачу, когда он сказал, что работа не займет много времени. Наверное, на моем лице отразилось недоумение, потому что он указал на корзину с инструментами, стоявшую у ворот.
— Мне нужно разбить цепь и поставить новый замок. Вообще, ворота неплохо бы заменить полностью. Сейчас можно хорошие поставить, и в одну створку, и в две, с боковиной, стальные трубы, сварочное железо, кованый орнамент. У Шанкара и сыновей в городе широкий выбор.
— Я скажу дяде.
— Ага, скажи. А если скажешь им, что это я вас послал, получу десять процентов.
Он побрел к корзине с инструментами, а я сел обратно на чарпой, разобрал стальные миски с едой, часть оставил на попозже и принялся есть чечевичный дал. На одной из мисок стикер со слоником гласил: «Ешьте в Димплз Дхаба». Значит, дядя доверил мое питание одной из уличных харчевен — должно быть, тетя отказалась меня кормить. Оно и понятно. Когда ворота открылись под протестующий скрип петель, я отставил еду и подошел к Лакшману.
— Отлично. Спасибо, можете идти.
— Я же еще ничего не сделал. Только цепь разбил.
Я поступил бестактно, мечтая остаться один, и он оскорбился. Сорвал проржавевшие запоры, просверлил в стене новое отверстие, приделал новый засов и подошел ко мне только окончив работу, перекошенный весом корзины с инструментами, которую тащил в замасленной руке. Я стоял у амбара, под гуавой, и резал прямо на ладони только что сорванный плод. Предложил ему ломтик — он отвернулся.
— Тогда давайте я дам вам что-нибудь, — сказал я, достав кошелек.
— Ты мне во внуки годишься. Я поговорю с твоим дядей.
Я пристыженно кивнул.
— Как доешь, оставляй посуду за воротами, кто-нибудь
