– Ну, ты где?
– Владыка, благословите, – как ни в чем ни бывало, ответил отец Георгий.
– Ты где, я спрашиваю?
– Я? Я в Торее.
– Я же тебе сказал, чтобы ты сегодня прибыл в Мангазейск!
– Владыка, но я же говорил, я не могу…
Отец Георгий прекрасно понимал, что его отказ приехать архиерея, мягко говоря, расстроит. Но он также понимал, чего от него будет добиваться Евсевий. А отказываться от своих слов Тарутин не собирался. Кроме того, у него в Торее и вправду оставались неотложные дела. И он решил положиться на волю Божию: глядишь, удастся пересидеть эту бурю подальше от кафедрального града, ну а если не удастся… То пусть будет то, что будет.
– Ну, смотри! Ты сам выбрал! – сказал Евсевий и бросил мобильник. После чего вызвал по внутренней связи благочинного. Через несколько секунд отец Кассиан стоял перед архиерейским столом.
– Вот что, – обратился к нему Евсевий. – Сейчас же сделай указ о запрещении Тарутина в священнослужении и ходатайство в Синод об извержении его из сана. Прямо сейчас. Понимаешь?
– Благословите!
Однако отец Кассиан не двинулся с места. Архиерей посмотрел на него вопросительно.
– Простите, Владыка, – ответил тот. – Какое каноническое основание писать?
Вопрос этот застал Евсевия врасплох. То, что отца Георгия нужно было извергнуть из сана, представлялось ему самоочевидной истиной. О том, на основании каких канонов это делать, он даже не задумывался. И лишь сейчас он подумал об этом… И увидел: собственно говоря, никаких канонических оснований для извержения из сана отца Георгия нет. Отказался освящать здание колонии? Это вообще не является каноническим преступлением. Мотивировал это политически? Собственно, политической эту мотивировку тоже можно назвать не без натяжки… Но даже и это трудно подвести под какое-либо соборное постановление или апостольское правило. Разве только нарушение Устава РПЦ МП, запрещающее клирикам заниматься политической деятельностью, да и то – притянуто за уши… Однако извергать из сана было надо.
– Пиши: аще досадит архиерею… – сказал благочинному Евсевий, вспомнив любимую епископатом и универсально применимую каноническую норму. – И сразу пересылай бумаги факсом в Синод. Чтобы к девяти утра по Москве там уже все было.
* * *
– Будете кофе?
– Ой, спасибо… – смутившись, ответил Тарутин. – А можно чаю?
– Конечно! – ответил ему радиоведущий, тоже священник. Правда, был он не из Московской Патриархии, а из одной микроскопической юрисдикции, и в прошлом был довольно известным диссидентом, а в последние годы стал среднего калибра звездой на «Радио “Свобода”». С того момента, как отец Георгий Тарутин отказался в знак протеста освящать здание администрации ИК-11 в Торее, прошло два месяца. Решение о его извержении из сана было принято Синодом, и теперь он формально был уже не отцом Георгием, а простым мирянином Юрием Денисовичем. Сам он, однако, не считал это решение канонически законным и намеревался продолжить священническое служение. Правда, пока он еще не знал, к какой церковной юрисдикции примкнуть, но не сомневался, что этот вопрос скоро решится.
Вообще, он был уверен – уверен почти абсолютно, – что мрачная полоса в его жизни, наполненная скорбями и испытаниями (а как знать, не была ли вся его жизнь, до недавнего времени, такой полосой?), миновала – отныне и навсегда. Решение о запрете в служении он воспринял спокойно – он этого ожидал. Подлинным ударом для него стало известие об извержении из сана. Это было и неожиданно, и даже жестоко. Ведь он не совершал ничего такого, что по канонам карается лишением священства. По большому счету, даже отправлять его в запрет оснований не было – но к такому повороту он был готов, ибо понимал, что архиерея его поступок, мягко говоря, рассердил. Но чтобы извергнуть из сана… Да еще столь поспешно! Эта новость его шокировала. Однако к тому времени вокруг него появилось уже множество людей, готовых его поддержать. Помимо журналистов, едва ли не каждую минуту звонивших ему и просивших вновь и вновь рассказать о том, почему он отказался освящать административные помещения на зоне, ему начали звонить и писать самые разные люди, восхищенные его поступком. Все они заверяли его в своей поддержке, благодарили за то, что он сделал, а очень скоро с ним связалась Ирина Раскина – супруга Виктора Иосифовича. И не просто позвонила, а лично встретилась с ним в Торее.
– Вы не представляете, как для нас это важно! – снова и снова говорила она, обеими руками, наманикюренными своими пальчиками, сжимая его мясистые, мужицкие ладони. – Для меня! Для Вити! Для всей нашей семьи! Мы так вам благодарны! Поверьте, мы никогда этого не забудем!..
И действительно, не забыли. Через неделю ему предложили прилететь в Москву, дабы принять участие в нескольких радио– и телеэфирах.
– Да я бы рад… – ответил он на приглашение. – Но у меня нет денег в Москву ехать. Да и жить негде.
– О, об этом и речи нет! – заверил его телефонный собеседник. – Самолет, гостиница, проживание – все это мы вам оплатим!
И он вылетел в Москву. Правда, в этот раз Ирина Раскина с ним встретиться не смогла, но позвонила ему на мобильный и опять долго говорила о том, как она ему признательна, и даже сказала, что они с мужем его никогда не забудут и он всегда может к ним обращаться за помощью. Московская же реальность показалась Тарутину и вовсе сказочной. Для него, привыкшего к съемным квартирам с ободранными стенами и полуразвалившимся домам в частном секторе, четырехзвездочная гостиница стала подлинным дворцом, а тамошний шведский стол – пиршеством. С ним постоянно хотели пообщаться как журналисты (в том числе и весьма известные, некоторых из них он ранее видел по телевизору), так и некоторые политические и общественные деятели. Все эти люди пожимали ему руку и говорили:
– Спасибо! Спасибо за то, что вы сделали! Вы – очень мужественный человек! Вы – пример для нас всех!
И даже священническое служение, как выяснилось в Москве, оказалось возможным: мир альтернативного православия, как в консервативно-фундаменталистских, так и в либеральных своих проявлениях, всегда был весьма разнообразен. И сейчас представители разных юрисдикций старались наладить с ним контакт, предлагая присоединиться именно к ним…
А сейчас он сидел в студии знаменитой «Свободы», которую начал слушать еще в советские времена. И скоро должен был начать рассказывать – в очередной раз – о своем поступке и о том, что его к этому толкнуло.
– А скажите, отец Георгий! – обратился к нему вежливый радиоведущий. – Вы, кажется, на политзоны попали по каким-то националистическим делам?
– Да, – ответил он. – Можно сказать, был одним из родоначальников движения скинхедов. Мы там против тафаларов выступали. Ну, точнее, собирались только.
– А скажите, отец Георгий! – снова спросил ведущий. – Вы и сейчас придерживаетесь националистических убеждений?
Тарутин знал, какого ответа от него ждет радиоведущий. Да и не только и не столько он, сколько его слушатели, а равно доброжелатели и потенциальные благодетели самого Тарутина. Те, кто привез его в эту сказочную, чистую, красивую, интересную жизнь. Те, кто поставил его под телевизионные софиты. На мгновение он задумался: может, стоит им попытаться все объяснить? За что он попал в лагеря, что там пережил и как это его изменило? Что ожидал там встретить и что в действительности встретил? Но все это было слишком сложно. Особенно же сложно это было выразить в коротком ответе. Чтобы все поняли, и чтобы приняли, чтобы не обиделись. Чтобы не оттолкнули. Ибо если оттолкнут они, то куда тогда?.. И он решил просто сказать то, что от него хотели услышать:
