Книга Кого не взяли на небо - Клим Мглин

Рубаха снова обвисла вокруг её лица вонючим колокольчиком.

Что-то сильно ударило её по щеке. Сигни разлепила воспалённые глаза: бесполезно — окружающая ткань не давала никакой возможности разглядеть что-либо.

Лишь всполохи света, тени, и ритмичные звуки странной музыки окружали подвешенную.

Шмяк!

Острая, обжигающая боль резанула её по лбу. Она почувствовала как порез мокнет, и на землю падают горячие капли крови.

Шмяк!

Снова. Теперь ударило под правый глаз.

Сигни пискнула. Синее око тут же потекло слезами и закрылось. Она ощутила стремительно набухающую гематому, заполняющую собой всю глазницу, будто бы ей в глаз воткнули раскалённый гвоздь.

«Камни», — поняла Сигни.

Кто-то кидался в неё камнями. В неё, в жертву, посвящённую Высоким, в ту, которой перерезали вены на руках и ногах, а затем подвесили вниз головой на ветвях священного ясеня, здесь в Священной роще храма Уппсалы.

Шмяк!

Камень попал ей в кончик носа. Нос взорвался, излился через обе ноздри горячими струйками крови.

Сигни заскрипела зубами от бессильной ярости. Девочка набрала полные лёгкие вонючего воздуха и дико заверещала, дёргаясь на своей верёвке, как поехавший головой паук, терзающий собственную паутину. Связанные руки уцепились за рубаху, обвисшую вокруг её головы и резко рванули в сторону. Одновременно девочка впилась зубами в ненавистную тряпку и, рыча, дёрнула. Рубаха разорвалась, в лицо подвешенной ударил свет, и она зажмурила свой единственный зрячий глаз. Поморгала, открыла.

Расплывчатый туман, размытый блёр.

Снова зажмурилась.

Шмяк!

Прилетел ещё один камень. Щека тут же онемела от удара. Что-то хрустнуло во рту. Сигни провела кончиком языка по обломанному клыку и выплюнула осколок. Рыча, она открыла глаза.

Внизу, на коричневой от крови жертв земле, корчились и извивались три фигуры.

Три женские фигуры исполняли какой-то хаотичный, первобытный танец.

Мерзкое зрелище, от которого невозможно оторвать взгляд.

Фигуры танцевали, поднимая снопы искр, танцевали прямо в огне разожжённых под ясенем огромных костров. Монотонная музыка звучала ниоткуда, из пустоты, из пространства вокруг.

Взметнулись вверх чёрные блестящие локоны, сливаясь с чернильным небом, и в густых волосах расцвело серебро далёких звёзд.

Рыжая грива шумела пожаром, горела ярким пламенем, смешиваясь с яростными огнями полыхающих костров.

Каскад вороньих перьев наполнял бушующие вокруг столбы вихрящегося, раскалённого воздуха.

Три пары голых женских рук, синие от татуировок, причудливо извивались, словно бледные змеи, стремящиеся взлететь к сверкающему всполохами серебряных зарниц, чёрному небу.

А потом фигуры исчезли, а костры потухли. Тёмное небо посветлело, а пожарища исторгли клубы белого, словно молоко тумана.

Стройная фигура вышла из белёсой мглы. Высокий лоб, охваченный золотым обручем. Толстая коса, ниспадающая на крепкую грудь. Гордое, скуластое лицо. Дивное, облегающее платье до земли, расшитое узором древних рун.

Сигни затихла, медленно раскачиваясь на своей верёвке. Сильные, мускулистые руки простёрлись к девочке.

— Иди ко мне, моя девочка.

Сигни крепко зажмурилась, а когда открыла свой единственный глаз, он брызнул во все стороны фонтаном едких слёз.

— Иду, мама!

Окровавленные верёвки, глубоко вонзившиеся в её конечности, лопнули и малышка Сигни полетела вниз — на размякшую от её собственной крови землю священной рощи храма Уппсалы.

* * *

Первую ночь они провели в лесу. Когда короткий ноябрьский день, промозглый и холодный уже сменялся сумраком осеннего вечера, Соткен приметила лесную дорогу, уходящую в густой лес, съехала с трассы и долго катила вперёд, выискивая подходящее место. Наконец заросшая грунтовая дорога постепенно превратилась в еле различимую тропинку, а мгла плотно окутала лес вокруг. Соткен загнала бронемашину в густой кустарник и заглушила двигатель. Она включила свет в салоне и достала из бардачка огромный рулон — тактическую карту Монакуры Пуу, пожелтевшую от времени и расчерченную многочисленными пометками, сделанными красным, химическим карандашом. Подхватила это сокровище подмышку и направилась к операционному столику, укреплённому в салоне десанта с помощью запутанной комбинации из верёвок, пристяжных кресельных ремней и скотча. Мужчина, распластанный на столике, полностью разделял судьбу своего ложа. Его руки и ноги были пристёгнуты к стальному каркасу крепкими кожаными ремнями, ещё два опоясывали его тело на манер пулемётных лент. Несчастный не мог даже пошевелиться. Его залепила широкая полоса скотча, а на глаза надвинута серая вязаная шапочка, из тех, что по каким-то неизвестным нам причинам так сильно обожают клошары, бомжи и бездомные всей этой гребаной планеты.

Соткен сдвинула вверх край шапчонки. Опухшие, потемневшие веки затрепетали и одно из них вскоре распахнулось. На женщину глянуло покрасневшее карие око. Раненный приветствовал её осознанным взглядом: гремучим коктейлем из узнавания, ужаса, страдания и ненависти.

— Здравствуй, здравствуй, сладенький.

Она полностью стащила шапку с головы мужчины и нежно пригладила его спутанные седые волосы.

— Извини, — Соткен скорчила виноватую гримасу и погладила полосу скотча, — Это я снять не могу. Смотри, что ты утром наделал.

Она продемонстрировала своё левое предплечье, обмотанное набухшими кровью бинтами. Наклонилась к мужскому рту и поцеловала заклеенные губы.

— Кусил меня, зубастенький. Больно кусил. Грязно обзывался. Ну да ладно. Полежи, охлонись, а потом, глядишь, и поговорим с тобой. А сейчас давай посмотрим, что там у нас. Как там наши раны.

Смуглая рука стащила с мужчины рваное шерстяное одеяло. Осмотрело простреленное бедро, понюхала заскорузлые бинты и удовлетворённо кивнула.

— Согласись, я — великий хирург. Виртуоз. Семь лет назад вернула тебе твоё лицо, а сейчас спасла от смерти. Согласен? Ну?

Её растрепанная голова склонилась к бледному мужскому лицу. Брови, обозначенные двумя тонкими чёрточками перманентного макияжа, нетерпеливо взметнулись вверх. Мужчина слабо кивнул и зажмурился. Она хлестнула его ладонью по щеке.

— Открой глаза и смотри на меня, когда я с тобой разговариваю.

Кусочки пены вылетали из её рта вместе со словами. Раненый открыл глаза и попытался пошевелить запечатанными губами. Соткен приложила палец к его рту.

— Потерпи, сладенький, ещё наговоримся. Тем более, что мне нужно промыть твою рану и перевязать тебя, а тебе наверняка захочется покричать, а кричать, милый мой, сейчас ну никак нельзя. Поэтому полежи пока-что с заклеенным хлебалом, а потом посмотрим. Ты уж извини, обезболивающего для тебя нету. Самой, пиздец, как мало. Так что потерпи, будь мужчиной.

Она приготовила бутылку антисептика. Потом вспорола запекшийся слой бинтов на бедре мужчины с помощью армейского ножа а остатки, намертво прилипшие к ране, сорвала резким движением. Мужчина дико выпучил глаза и выгнулся так, что затрещали и ремни, сдерживающие его тело, и сами его кости. Соткен возилась меж его разведённых ног.

— Всё, — объявила она, лепя на рану полоски пластыря. — Отдыхай