и вот это было настоящим. Лукас был оглушён болью, но продолжал пытаться что-то сказать. Аманда вслушивалась в его несвязную, на первый взгляд, речь. Но все в этом зале сейчас знали, что Эосфор только притворялся. Все понимали, что пока Лукас умолял «не убивать» – чего никогда не делал до этого, по крайней мере, вслух – он говорил не о себе. Он отвлекал своих мучителей от Харрис, которую знал всего три дня – и которая, если подумать, оставила его наедине с ними, совершенно не подумав о последствиях. Эосфор догадывался, что никто не убьёт его, пока не будет найден его тайник. Раз уж он был всё ещё жив – отец ни о чём не знал. Он будет жить, это точно – а вот девушка могла пострадать. У Хлои сжалось сердце – она никогда не думала о том дне в таком ключе.
Девушка почувствовала на себе взгляд. Огляделась – люди смотрели на неё, но чаще – на Лукаса, будто не верили, что измученный пленник на видео и Эосфор – один и тот же человек. Но самое главное – на неё смотрел отчим, Маркус, и Харрис вздрогнула, когда увидела его лицо. Она никогда не видела его напуганным, но сейчас глаза мужчины были полны страха и гнева. Хлоя видела, как он стискивал кулаки, и как мать осторожно коснулась его плеча, успокаивая, не позволяя вскочить и навалять Годфри – несмотря на то, что сама недавно пыталась влепить тому пощёчину, и оттаскивать её пришлось дочери.
Несколько секунд Маркус смотрел на неё, потом перевёл взгляд на Лукаса. Что-то в нём изменилось. Девушка задумалась бы над этим, но ей сейчас было не до того.
В конце концов Эосфор остался беспомощно висеть один в подвале – и Харрис буквально по минутам помнила, что было после того, как видео оборвалось. Она огляделась – в зале было тихо. Годфри сидел, молча глядя на потухший экран – когда несколько человек обернулись на него, он низко опустил голову.
Хлоя поверила бы, что он раскаивается – но сразу после окончания нарезки неопубликованных видео, включили другие записи. Сначала из коридора, в тот вечер, когда Эосфор-младший опубликовал весь компромат – он опустил голову, будто ослабевая, когда услышал собственный голос, свои попытки убедить себя в том, что должен умереть сейчас. Потом – те, за которые Лукас так пострадал: тайком снятые им во время деловых встреч, некоторые – с того же подвала, но с более мягкими наказаниями других детей, от мала до велика. Годфри присутствовал почти везде, а Аманда была палачом для каждого – но больше никто в кадре не появлялся, и никто не разговаривал, кроме неё и Годфри. Что было странно, потому что Хлоя точно помнила, как тем вечером из подвала вышли трое: вместе с сестрой там были Зак и Макс. Но у Макса, очевидно, было полно своих проблем – а вот Захария почти нигде не светился. Дело было запутанным.
Но в то же время – очевидно проигрышным для Эосфора-старшего и его дорогостоящего адвоката. Материалов было выше крыши – суд, в общем-то, являлся всего лишь необходимой формальностью. Адвокату нечего было возразить, а одно преступление цепляло и тянуло за собой другое, и от обвинений Хлои, как лечащего врача Лукаса, очень скоро перешли к другим злодеяниям Годфри – его сын был первым свидетелем против него по каждому делу, которые бессмысленно было расследовать по отдельности. Те из присутствующих детей, что не отказались давать показания, сквозь зубы цедили слова – и адвокаты постоянно одёргивали их, что-то напоминая. Слушание затягивалось.
Видимо, это не устраивало не только Харрис, тревожно поглядывающую на Эосфора, что казался совершенно измученным – судья, наконец, объявил перерыв, когда стук молоточка перестал действовать на присутствующих, среди которых поднималась волна негодования. Хлоя немедленно толкнула коляску, желая как можно скорее оказаться на свежем воздухе – или хотя бы у открытого окна.
Лукас с ней безмолвно согласился – его качнуло, когда девушка тронулась с места, будто он почти спал. Хлоя понимала, что он был ещё слишком слаб, вряд ли до конца оправился после того, что сделал с собой в доме отца – но перенести начало судов было невозможно. Так что она сделала то, что было в её силах – вывезла Эосфора в конец коридора, подальше ото всех, и настежь открыла окно. Глубоко вдохнула. Оперлась обеими руками на подоконник, почувствовала, что ладони немного дрожат. Собралась, вспомнив, что нужна Лукасу – обернулась к нему, пряча дрожь, наклонилась. Присела, понимая, что её может не вовремя качнуть.
Эосфор был заметно бледнее, чем до начала суда. Было видно, что он старается держать себя в руках, но получается у него уже не очень. Он устал, а тут его ещё и заставили проскочить по худшим воспоминаниям за всю жизнь – конечно, Лукас был измучен.
– Как ты? – тихо спросила девушка, поглаживая его по щеке. Он опустил веки, тоже делая вдох полной грудью – в зале было, как оказалось, довольно душно. – Если тебе плохо, мы можем обратиться к судье… – начала было она, но Эосфор выдохнул, не открывая глаз:
– Нормально, – уже привычно поднял руку, удерживая её ладонь у своего лица. Помолчал, покачал головой, печально усмехаясь. – Я не хотел, чтобы ты видела, – голос у него был будто бы севший, тихий, но очень серьёзный. – Это отвратительно.
– Перестань, – нахмурилась Харрис. – Ты ведь сам понимаешь, что это неправда. Ты знаешь, – он поднял веки, посмотрел на неё, – что я восхищалась тобой с нашей первой встречи. И сейчас, когда знаю, что именно ты пережил, восхищаюсь ещё больше. Лукас, – Хлоя сглотнула, стараясь убрать комок в горле, застрявший ещё тогда, когда она услышала, как Аманда нагревает кусок металла, – ты герой. Ты прошёл через настоящий плен, через всю войну, не держа оружия, – девушка не заметила, как перешла на шёпот – но именно так сейчас и стоило говорить. Это было не для чужих ушей. Это было для мужчины, который пережил страшные пытки, чтобы отстоять то, во что верил.
Он прикоснулся к её руке.
– Ты прошла со мной, – тихо, едва ли слышно.
– Такую малую часть… – Харрис опустила голову, глубоко вздохнула. – Я не понимала до конца, что застала самые спокойные дни твоей войны. Годфри почти все время был таким обходительным, все твои братья и сёстры… Я знала, что они запуганы – но не могла до конца осознать, насколько. Какой пример был у них перед глазами, – Хлоя опустила веки,
