Надо вообще сказать, что деятельность пап по укреплению и приумножению авторитета своей кафедры была чрезвычайно эффективной. Пусть излишне категорично и резковато, но папы Геласий I, Симмах, Гормизд так часто напоминали об апостольском характере Римского престола, так умело приводили примеры православности его предстоятеля, что в конце концов церковный мир поверил Риму. Этот результат был тем более закономерен, что со временем остальные апостольские кафедры Кафолической Церкви незаметно ушли на второй план, став жертвой арабов[947].
Однако арабские завоевания, больно ударившие по Антиохийскому, Иерусалимскому и Александрийскому патриархам, невольно сыграли на руку Константинополю, который оставался единственным православным патриархом на Востоке. Первоиерархи остальных великих кафедр, начальствующие над уже разоренными персами, вандалами и варварами епархиями, резко утратили свое влияние в церковных и политических вопросах. Практически все их вопросы, жалобы, споры, направляемые на рассмотрение императора, отныне стали поступать к царю после их изучения Константинопольским патриархом. Нередко сами императоры отписывали патриарху жалобы, не желая вмешиваться в вопросы церковного управления и церковной дисциплины.
И архиерей столицы становился в буквальном смысле слова «Вселенским» патриархом, хотя бы только на Востоке. При патриархе св. Иоанне Постнике Константинопольские архипастыри официально приняли этот титул, оскорбивший Рим. Более того, все резче и смелее раздаются голоса тех, кто ни при каких обстоятельствах не пожелал принять первенство Римской кафедры. Например, один епископ не без иронии замечал: «Зачем нам знание Писаний, изучение литературы, обучение вере у наставников или благороднейшие достижения мудрых греков? Ведь все это упраздняется властью Римского первосвященника. Пусть же он один будет епископом, учителем и наставником, пусть он сам как единственный добрый пастырь отвечает перед Богом за все, ему вверенное!»[948]
Даже в критические минуты, когда судьба ереси и мир в Кафолической Церкви зависели целиком и полностью от образа мыслей и разумения двух великих кафедр, ни Рим, ни Константинополь не думали уступать друг другу ни на йоту.
Показательным примером является эпизод из «Деяний» VII Вселенского Собора 787 г., о котором вскоре пойдет речь. В один момент римские легаты заявили: «Мы сильно удивились, когда нашли, что в ваших императорских указах, изданных о патриархе царствующего города, то есть о Тарасии, он также назван “вселенским”. Мы не знаем, по неведению ли, или по внушению нечестивых схизматиков и еретиков это написано; но просим убедительно вашу милостивейшую императорскую власть, чтобы он никогда ни в одном из своих писаний не подписывался “вселенским”; потому что, очевидно, это противно постановлениям святых канонов и преданий Святых Отцов. Состоящему во втором разряде (выделено мной. – А. В.) никак нельзя носить это название, разве только в силу авторитета святой нашей католической и Апостольской церкви. Поэтому, если он называется “вселенским” вопреки воле выше его стоящей святой Римской церкви, которая есть глава всех церквей Божьих, то, очевидно, он показывает себя отступником от Святых Соборов и еретиком. Потому что, если он есть «вселенский», то значит, он признает за собой такое же церковное первенство, как и наша кафедра, что покажется странным всем верным христианам. Потому что Самим Искупителем мира дано первенство и власть над всем миром блаженному апостолу Петру, и через этого апостола, преемниками которого стали мы, неопытные, святая католическая и апостольская Римская церковь до сего времени удерживает и всегда будет удерживать первенство и силу власти. Поэтому, если кто-либо станет называть его “вселенским” или даст на то согласие (чему мы не верим), то пусть знает, что он чужд православной веры и отступник от нашей святой Кафолической и Апостольской церкви»[949].
Но на этом же заседании диакон Епифаний, представлявший епископа Сардинии, как ни в чем не бывало вновь назвал Константинопольского патриарха «Вселенским» и не был одернут римскими легатами[950].
Папы «Древнего Рима» горячо протестовали и негодовали, видя, как их Константинопольский собрат вторгается в дела других патриархий и даже смеет рукополагать патриархов. А это действительно имело место. Так, в 537—539 гг. был поставлен на Александрийскую кафедру патриархом Миной Павел Табеннисиот (539—541). В 572 г. патриарх св. Иоанн Схоластик поставил Александрийским патриархом Иоанна IV (569—579). А когда Антиохийский патриарх Анастасий (559—570 и 593—598) стал упрекать того за самовластие, то Схоластик освободил его от должности и поставил на Антиохийскую кафедру Григория (570—593) [951].
Но понтифики не хотели замечать, что Константинопольские архиереи лишь копируют их образ действий, ровным счетом ничего не добавляя ни в основания своей высшей церковно-политической власти на Востоке, как их формулировали в Риме, ни в ее существо.
Двоякое, едва ли совместимое с нравственными идеалами поведение Римского папы Вигилия, ставшее объектом осуждения даже на Западе; неопределенность его богословской позиции, вполне раскрывшаяся накануне, в ходе и после V Вселенского Собора и позорный факт исключения этого понтифика из диптихов по приказу императора св. Юстиниана Великого, сильно подорвали авторитет Римского престола. И праздничные славословия со стороны папы св. Григория Великого в адрес ненавистного для Востока узурпатора Фоки также едва ли могли укрепить доверие императоров к Риму. Но тут «на помощь» понтификам подоспели сомнительные с точки зрения Православия «Эктесис» патриарха Сергия и «Типос» патриарха Павла, а также порожденное целым рядом восточных архиереев монофелитство, наводнившее собой весь Восток и лишь в лице Рима получившее непримиримого оппонента.
Папы немедленно использовали все выгоды создавшегося положения, чтобы наглядно доказать, как рискуют Римские императоры, доверяясь сомнительному богословию Константинопольских патриархов. И VI Собор, созванный императором св. Константином IV, прекрасно подходил для восстановления и упрочения авторитета Римской кафедры. Позиция Константинополя на Востоке к тому времени была уже настолько сильна, что, во-первых, в посланиях, которыми обменивались папа Агафон и император Константин IV, неизменно речь шла о «двух частях» Вселенской Церкви – Константинополе и Риме.
А, во-вторых, чтобы подчеркнуть административно-церковное и богословское значение Апостольской кафедры, папе пришлось прибегнуть к «наглядному» способу доказывания, чего никогда не случалось раньше, – направить в столицу Империи не только легатов, но и представителей западных епархий, должных засвидетельствовать свое единомыслие с Римом.
