из класса и должна была определенное время выстоять в классном коридоре под часами, висевшими высоко у двери в актовый зал. Но и это наказание применялось очень редко. В моей памяти не запечатлелась ни одна фигурка, одиноко стоящая под часами.
Но на мою долю однажды выпало это почетное наказание. Случилось это, очевидно, еще в VI классе, и я плохо помню его повод. Кажется, я слишком оживленно разговаривала с кем-то из девочек и даже спорила. Евгения Владимировна велела мне выйти из класса и стать под часами. Я безропотно покинула класс. Стояла я под часами минут 10, не более, все посматривая, не идет ли кто-нибудь по коридору. Очень мне не хотелось, чтобы меня видели публично наказанной. Но коридор был пуст, а Евгения Владимировна вскоре выслала за мной дежурную.
Панихида
Прошло совсем немного времени моего пребывания в институте, как умерла женщина, основавшая стипендию, на которую я училась. О ее смерти мне сказала Евгения Владимировна и велела идти в актовый зал: будет панихида.
В зале стояла незнакомая мне девочка, очевидно, из старшего класса. Она оказалась тоже стипендиаткой покойной. Мне почему-то было очень неловко, я стеснялась этой чужой девочки.
Пришел священник и, мне помнится, прямо здесь, в зале, отслужил панихиду.
Две незнакомые девочки стояли рядом, было неловко и грустно. Панихида оказалась очень короткой, а эту чужую девочку я больше никогда не видела. Имя же, отчество и фамилию женщины, основавшей наши стипендии, я записала в дневнике и долго ее помнила.
Милицына тревога
Вечер одного из первых дней моего пребывания в институте. Мы идем парами вверх по лестнице в дортуар. Нас сопровождает Евгения Владимировна. Неожиданно откуда-то прибегает Милица Баженова, высокая крупная девочка нашего класса, с очень длинной и толстой косой. Мы останавливаемся. Волнуясь и спеша, перебивая сама себя, Милица начинает говорить о чем-то Евгении Владимировне. Я молча стою, опершись локтем о перила лестницы, силюсь понять быстро и беспорядочно падающие слова Милицы, и чувство невольного удивления овладевает мной: как можно так горячиться по таким пустякам? Наконец я улавливаю причину волнений Милицы. Наш VI класс не имеет собственного дортуара. Часть наших девочек спит в дортуаре V класса, наверху, туда шли мы, а другая — в дортуаре VII класса внизу, оттуда прибежала Милица. Девушки VII класса (нянечки) отказываются причесывать «несвоих». Нужно что-то делать: или посылать девушек VI класса вниз, чтобы они причесывали нас, или перевести в нижний дортуар девочек с короткими волосами, причесывающихся самостоятельно.
Вслушиваясь в горячую речь Милицы, я не предполагала, что прямым ее следствием окажется моя судьба: в нижний дортуар VII класса перевели именно меня. Когда я поступала в институт, у меня были короткие волосы.
Ночные страхи
По ночам в институте бывало страшно. Я помню целую полосу — длинный ряд ночей, когда я переживала мучительное чувство страха, а приближение ночи ощущала как наступление какого-то кошмара. Идешь, бывало, в парах, делаешь что-нибудь, а сердце внезапно сожмется мучительной тоской: «Боже! Сегодня опять будет ночь!» И в дортуар отправляешься, как на какую-то пытку.
Бледный свет крошечной лампочки под высоким потолком слабо освещает огромную комнату, поделенную пополам аркой. Серыми пространствами выделяются высокие окна, закрытые голубоватыми занавесками. Ровными рядами расставлены кровати. В них спят чужие, незнакомые девочки. Тишина.
Страшна, тосклива такая тишина среди большого количества спящих, когда у тебя нет сна. Страшны, еще страшней и тревожней пугающие звуки. Вдруг кто-то застонет во сне, кто-нибудь вскрикнет или внезапно быстро-быстро забормочет что-то невнятное и так же внезапно оборвет неясную речь. Или тихо, а затем громче и явственней в какой-нибудь части комнаты раздастся странный, непонятный и необъяснимый пугающий звук. Вся насторожишься, сожмешься в напряжении. «Что это?» — и тоскливо ждешь, когда замолкнут страшные непонятные звуки.
Тоской отзывается в душе и лай собак во дворе под высокими окнами. С трудом засыпала прерывистым неглубоким сном. Утром вставала невыспавшаяся, вялая.
Однажды, в одну из таких бессонных ночей, девочка в стоявшей у стены кровати вдруг спросила: «Ты не спишь?» — «Не сплю, — ответила я, — страшно». — «Ну, хочешь, иди ко мне», — тихо сказала она. Я оставила свою постель и скользнула к ней под одеяло. Близость теплого живого существа сразу уменьшила страх.
Обняв меня одной рукой, она шепотом объяснила, что страшные звуки — это девочки, у которых глисты, скрежещут зубами. В прошлом году было еще страшнее. Была девочка-лунатик. Она бродила по ночам, влезала на подоконник, уходила в коридор и однажды поднялась высоко по лестнице. Ее взяли домой.
Она заговорила о чем-то другом. Голос звучал сонно. Она заснула.
Я лежала тихо. Страха не было. В душе откладывалось чувство тепла и благодарности. Немного погодя заснула и я.
Под утро, когда стало светать и бледный свет стал явственней проникать сквозь голубые занавески, девочка разбудила меня: «Теперь иди. Несколько лет назад двух девочек застали в одной постели и с позором исключили из института». С позором? Что-то смутное, темное коснулось души и растаяло непонятное. Я поцеловала ее и ушла. Согрев свою остывшую постель, я скоро заснула и крепко проспала до звонка.
Тося Косюра, худенькая девочка с тонким личиком и огромными черными миндалевидными глазами, моя милая одноклассница…
Постепенно страхи прошли. Я привыкла к институту, все стало привычным и простым. Я спала, не слыша никаких звуков. Только иногда, когда я засыпала, мне слышалось, как будто кто-то пишет в конце дортуара скрипучим пером. Это в саду трещала колотушка ночного сторожа.
III
ДЕВОЧКИ
В бараке
Осенью того же года, когда я поступила в институт, я тяжело заболела. В письме к маме от 4 ноября 1915 года дедушка30 писал: «Очень огорчен сообщением о болезни Танюши». Значит, я заболела в октябре, вскоре после начала занятий. Меня положили в отдельную палату лазарета и приставили ко мне «няню Полечку». Заведовал лазаретом доктор Сергей Михайлович Ганшеев31, известный в Харькове педиатр. Он бывал у нас дома, когда
