1760 года, при Карле III начала капитальный «ремонт» своей огромной трансатлантической империи, который в среднесрочной перспективе оказался не совсем безуспешным. Но и в Китае также была распространена идея, что государство время от времени нуждается в планомерном обновлении. Император Юнчжэн предпринял последнюю, до определенного момента, реконструкцию бюрократического аппарата около 1730 года. В XIX веке в большей степени, чем когда-либо ранее, извне стали приходить импульсы, побуждающие авторитарных властителей к реформам: к ним вынуждала международная конкуренция. Внутренние реформы были, конечно, связаны и с революциями: после 1789 года стала понятна цена несостоявшихся реформ, и очевидный вывод заключался в том, что с их помощью революцию можно было бы предотвратить. И наоборот, неудавшаяся революция время от времени порождала мысль о том, что на некоторые ее требования можно реагировать проведением реформ. Так, революции 1848 года не остались вовсе без последствий.
Тем не менее некоторые типичные для XIX века реформы произошли благодаря осознанию собственной отсталости. Реформы, проведенные Бурбонами после 1759 года в испанской колониальной империи, служили среди прочего двум целям: преодолению репутации Испании как отсталой страны и завоеванию ею уважения со стороны просвещенной общественности Европы. Самое острое осознание собственной отсталости было связано с осознанием неспособности победить в войне. Год катастрофического поражения Пруссии в борьбе с Наполеоном – 1806 – показал некоторым представителям господствующей элиты, что устаревший порядок необходимо обновить, хотя бы ради увеличения шансов на выживание. Такое же воздействие оказала Крымская война на Российскую империю и более чем четыре десятилетия спустя, в 1900 году, во время Боксерского восстания в Китае, – поражение империи Цин в ее противоборстве с международным экспедиционным корпусом. Содержание таких реформ различалось, но объединяла их цель – претворить в жизнь стандарты более рационального государственного управления, которое в большей степени руководствовалось бы нивелирующим влиянием законов. Таким образом, поражения в войнах влекли за собой не только военные реформы. Широко распространилось осознание того, что военный аппарат может быть хорош лишь в той степени, в какой хороши гражданские рамки государства, в которые он встроен. Это поняли прусские, российские и – слишком поздно – китайские реформаторы; перед ними всеми стояла одинаковая задача: превратить свою слабость в силу.
За этим скрывалось осознание еще более общей проблемы. Никогда ранее в истории такое малое количество обществ не служило образцом для столь большого количества других обществ. Внешние формы блиставших успехами государств и цивилизаций пытались копировать в других странах, но скорее поверхностно – например, в различных частях Европейского континента появились подражатели Франции периода правления «короля-солнце». Уже в раннее Новое время возникали идеи политической прогрессивности. Так, в Англии XVII века не осталось без внимания, что ее крупнейший коммерческий и военный конкурент, Нидерланды, образцово урегулировал у себя отдельные коммерческие, общественные и военные вопросы. Однако осознавались лишь очень ограниченные различия, и это осознание редко пересекало границы цивилизаций. Иезуиты и некоторые камералисты-теоретики XVII и XVIII веков восхищались прекрасно, как им казалось, упорядоченным и мудро управляемым китайским государством великих императоров династии Цин, но это не оказало на Европу действительно трансформирующего воздействия. Временная открытость Османской империи в «эпоху тюльпанов» (1718–1730) в отношении западноевропейских стилей строительства и декора осталась эпизодом без последствий[965]. В XIX же веке началось нечто совершенно новое: западноевропейская цивилизация превратилась в модель для большой части остального мира. «Западной Европой» была прежде всего Великобритания, которая до 1815 года практически везде считалась самой богатой и могущественной страной мира. Несмотря на крах Наполеона и продолжительный период политической нестабильности, Франция тоже относилась к этой образцовой Западной Европе. Постепенно к ним присоединилась и Пруссия, которой, правда, понадобились еще многие десятилетия, чтобы освободиться от имиджа спартанского военного государства на восточном краю цивилизации, где неуютно чувствовал себя даже его великий король, предпочитающий говорить по-французски.
В течение всего XIX века за пределами этого западноевропейского ядра государственное развитие более всего определялось стремлением правящих элит вооружиться против европейской динамики путем превентивного принятия элементов западной культуры. Уже к 1700 году царь Петр Великий проводил такую политику, пытаясь сделать Россию сильной изнутри и снаружи – вместе с Западной Европой и одновременно против нее. Противодействие наполеоновской Франции повлекло за собой, столетием позже, первые попытки увеличить свою мощь путем защитной модернизации. Османская империя периода правления султана Селима III (годы правления 1789–1807) начала реформы, вызванные шоком от экспансии России на юг при Екатерине II и Египетского похода Бонапарта в 1798 году. Реформы натолкнулись на сильное внутреннее сопротивление; первая попытка не дала значительных результатов. Менее спорными и поэтому более успешными оказались реформы армии, государственного устройства, права и образования в Пруссии после 1806 года. Начавшийся одновременно с этим, после 1805 года, процесс создания египетского военного государства под управлением Мухаммеда Али также представляет собой одну из граней этого знаменательного периода мировой истории.
Успех египетской военной экспансии обнажил слабость Османской империи. То, что в борьбе империи против ее собственного вассала Мухаммеда Али ей понадобилась помощь европейских стран, и то, что еще раньше Греция из Османской империи перешла под протекторат великих держав, заставило султана и влиятельных государственных мужей Османской империи в 1839 году решительно встать на путь всеобъемлющих реформ и провести так называемый Танзимат[966]. В течение четверти века османская политика осуществлялась под знаком непрерывных реформ: реконструкция системы образования (с определенным ограничением исламского содержания); реформа государственного управления; правовые изменения с тенденцией к единообразному гражданству; постепенное смягчение неблагоприятных условий для немусульман; увеличение государственных доходов не с помощью нерегулярных реквизиций, а через снижение объема предоставления прав откупа и преобразование структуры налогов. Ведущие политики Высокой Порты, стоящие во главе этого реформаторского движения, не понаслышке знали о Западе и, соответственно, имели представление о целях, масштабах и шансах реализации частичной вестернизации в османских условиях. Мустафа Решид-паша (1800–1858), Али-паша (1814–1871) и Фуад-паша (1815–1869), важнейшие представители реформаторского поколения, выступали периодически либо в роли послов в Париже или Лондоне, либо в роли министров иностранных дел. Людей, которые могли объединить восточные и западные знания, было немного. Поэтому их инициативы имели ярко выраженный централизованный и навязанный характер. В начале реформ динамика гражданского общества отсутствовала. Однако она проявила себя в благоприятных условиях, как только из Стамбула стали распространяться реформаторские импульсы. Это было впечатляюще продемонстрировано на примере таких городов, как Салоники и Бейрут[967].
Реформы
Осознание отсталости, для которой всегда находились причины, лежало в основе многих реформ и попыток реформ во второй половине XIX века. В это время Запад, которым восхищались, которого боялись и на который старались реагировать, не оставался без изменений. Прежде всего, во
