носители смерти, просто некоторые беспечнее прочих. Нет уж, себе дороже выйдет, да и зачем унижаться?
Сам Нотазай желаемое получил. Александрийское общество перешло в его попечение. Возможно, он сольет кое-что из находок – не самые важные, те, что людям понравятся и что они купят. Изображения висячих садов Вавилона, которые потом кто-нибудь объявит подделкой. Секреты красоты Клеопатры, которые тут же осудят как пример преступлений против феминизма. Ха, мрачно подумал Нотазай. Вот в чем настоящая беда этого мира. Показываешь людям чудо, а они тебе: надо же, а мы ждали чего-то другого.
Человек по имени Нотазай был, конечно же, прав.
Но что еще важно, он сильно ошибался.
* * *
Нотазай даже не догадывался, что в тот момент, когда они с Либби Роудс получали ответы на запросы, она уже знала о нем. Знала и мучилась, ведь еще недавно была той, кто взвалил на себя бремя излечения мира от хворей, а тут перед ней возникла очередная напасть. Еще одна пара нечистых рук.
Правда, Либби Роудс была не в курсе, что, когда Нотазай расставался с Парисой Камали, та уже понимала кое-что очень важное о принципах работы архивов. И она не стала делиться этим знанием, особенно с ним. Париса Камали не была честной. Говорить правду ей не пристало.
Либби не сдержалась и украдкой бросила взгляд на Нотазая. Вернее, на то, что выдали по его запросу архивы. В ее глазах Нотазай заметил нечто вроде саркастичного блеска, насмешки, хотя это могла быть и просто игра тусклого света. Решив не продолжать беседу, он широким шагом направился к выходу из читального зала и остановился только в коридоре. Там развернул записку, мягкую, словно лепесток цветка. Увиденное Эдвин Санджрани, рожденный чудом, посчитал уколом иронии – будто бы вселенная неодобрительно стукнула судейским молоточком.
Либби Роудс прекрасно знала это чувство, потому что прежде сама видела то же самое сообщение, даже несколько раз. «Запрос отклонен». При виде бумаги в руках Нотазая она узнала тюрьму, которую он сам же для себя выстроил. Точно в такую же добровольно вошла Либби, и точно такая же стала неотвратимым концом Атласа Блэйкли. У библиотеки было чувство юмора, о чем Либби Роудс знала прекрасно. Подло, но ничего не поделаешь.
Ведь на этот раз архивы наконец-то исполнили ее желание.
«Могла бы я спасти сестру?»
Скольких человек она предала в поисках этого ответа?
На, прошуршали, прошелестели архивы, и кольца искушения затянулись туже.
Открой книгу и выясни.
Конец
Вы, разумеется, понимаете, что все сказанное Атласом Блэйкли в момент его кончины – это показания умирающего. Восхваления того, кем он мог бы стать. Простите за нарциссизм, но когда еще человеку петь гимны самому себе, как не перед лицом неминуемого конца? Он рассуждает о предательстве, зная, что он сам – предатель. Верит, что только вы способны его понять, ведь, если честно, вы уже его поняли, и он это знает. Когда вы родились, мир умирал. На самом деле ему уже конец.
Остались только вы да Атлас.
* * *
В последние мгновения жизнь не проносится перед глазами Атласа Блэйкли. Он не видит вариантов того, что могло бы быть, иных, непройденных путей. Миров, которые он ставил себе задачей создать и которых так и не найдет; исходов, которые он решит найти и которых ему никогда не понять. Но это неважно. Если человеческий разум в чем и хорош – а Атлас сечет в умах, – так это в проекции альтернативных реальностей, того, что кто-то зовет раскаянием, кто-то – сомнениями. В вещах, которые наблюдал всякий, поднимавший взгляд к звездам. Душа Атласа – очень даже человеческая, и потому, в одних смыслах, она окончательно расколота, в других – цельная. Атлас не знает, добрые люди или плохие. Он сам понемногу и такой, и такой.
Трудно сказать, продолжает ли Атлас свою отчаянную борьбу за искупление. На карту поставлено многое, ведь природа сознания непознаваема, и неизвестно, что будет, когда оно погаснет, исчезнет без следа. У Атласа правда сбоят нейроны, и ваше мнение о нем – как открытая книга, записка, приколотая к двери, а потому обстоятельства исповеди не совсем идеальны. С другой стороны, зрителей не выбирают и как выходить на поклон – тоже.
Мог ли он сделать что-то иначе? Да, наверное. Впрочем, неизвестно, стоило ли выбирать иные пути. Возможно, их не оставили неспроста. Возможно, все мы, в конце концов, барахтаемся в голове у гиганта или в компьютерной симуляции? И то, что принимаем за человечество, это лишь статистика, распознавание образов во временной петле, которой никто из нас никак не управляет? Возможно, это архивы выдумали вас себе на потеху? Возможно, вам и не этими вопросами следует задаваться. Возможно, стоит погасить огненные шары и успокоиться, на хер?
* * *
Перед самой смертью Алексис Лай говорит Атласу Блэйкли, чтобы он не просрал свою жизнь, но еще раньше она успевает сказать нечто другое. Просто не вслух, ведь то, что мы произносим вслух, успевает (обычно) миновать на выходе множество фильтров. У себя в голове Алексис высаживает семя, которое прорастает и дает плоды, видимые одному Атласу. Просто он ничего не понял, и виной тому некое ослиное упрямство (его ахиллесова пята или, ну, типа будничная, не связанная с пророчествами проблема). Впрочем, он носит их у себя в памяти достаточно долго, и наконец они капелькой сладости, что расцветает на языке, нечаянно просачиваются наружу. Это похоже на последние мгновения жизни Эзры Фаулера. В определенный момент пора перестать цепляться за существование. Тебя словно бы начинает распирать изнутри до тех пор, пока не остается последняя связная мысль: «Хм, а больно будет?»
Однако за секунду до того образуется небольшой пузырек ясности, и Алексис, например, внезапно захотелось супа с клецками. Это уличная еда, ее любимая, потому что напоминает об идеальном дне, когда ты принимаешь идеальные решения, например поесть супа с клецками или купить удобные туфли, не забыть взять с собой дождевик на всякий случай. Эзра вот услышал ноту из песни, которую любила напевать мама себе под нос, пока мыла тарелки. Прилипчивую попсень, ведь жизнь коротка, чтобы брезговать диско, и слишком непредсказуема, чтобы не подпевать серенадам бойз-бэндов.
Атлас же припомнил липкое пятнышко чего-то сладкого, неуместное среди ветхих памятников расколотого материнского гения. Он только что вернулся с лекции в универе. Точнее, с работы, перед которой побывал на лекции – сразу, как порвал с подружкой. Ее новый парень вскоре станет
