медленно загибался.
В чем вообще корень проблем? В религиозных конфессиях? Империализме? Изобретении печатного слова, парового двигателя или ирригации? Не было смысла углубляться так далеко в прошлое, когда центр всего – библиотека, заключенные в ней ресурсы, которые Нотазай собирался захватить, обуздать. Он ведь родился для этого, для спасения человечества и, получив доступ к архивам, стал бы тем, кто наконец вернет эти знания людям.
Или…
«Только не он, – брезгливо прозвучал женский голос. – Нет ли кого-то еще?»
Или…
«Мы должны вернуть страну себе!»
Или, может, оно того не стоило – отдавать подобные знания в руки капиталистов вроде Джеймса Уэссекса? Едва узнав, что архивы реальны, он не стал себя сдерживать и спроектировал пистолеты, взрывающие сознание. Архивы, определенно, не должны были достаться правительству Соединенных Штатов или китайской разведке. Эти и так продолжат загрязнять океаны и в конце концов уничтожат солнце. Архивы – достояние академиков, к числу которых принадлежала его давняя подруга, доктор Аранья, вот только в последние месяцы она совершенно слетела с катушек. И хотя Нотазай не мог поспорить с эффективностью ее методик, тиранов не положено смещать направо и налево, тут есть строгие правила. Миру хватало за глаза Штатов. Нельзя просто так взять и вмешаться в дела какой-либо страны только потому, что ее лидер объективно кошмарен.
Отчасти Нотазай понимал, что некоторых людей не спасти. Всегда будут те, кто, узрев собственными глазами чудо, продолжит ныть о том, что кожа у них слишком смуглая. Так уж устроен мир, он всегда был таким, и когда Нотазаю поступило предложение встать у руля Общества, он тут же увидел возможность. Стоя в богато украшенном особняке, он уже знал, какие перед ним открываются перспективы. Самая его суть диктовала покончить с секретностью, тиранией избранного меньшинства, академической олигархией и богатством, способными изменить траекторию цивилизации. Он мог силой вывести Александрийцев на свет, раскрыть их грязные тайны, язвы организации, всю массу пороков, отсутствие хребта – в буквальном и переносном смысле.
Однако желание покинуло его. Медленно, капля за каплей, словно угасающие лучи света из окон, похожих на змеиные зрачки, узких щелок в стенах освященных залов сокровенного дома. Нотазай проходил мимо портретов, викторианских бюстов, колонн в стиле неоклассицизма, но вдохновение исчезало в трещинах усталого сердца, в тенях измождения. Как и о раке, что передался ему по наследству, в глубине души он знал о конце, который однажды настигнет его. О будущем, которое он уже мог предсказать.
Человечество не хотело меняться. Оно этого не заслуживало.
Нотазай смирился, зная, что от этой двери уже не отойти, что от этой правды не отвернуться.
И в тот момент, когда Нотазай отказался от чуда, он распахнул двери читального зала и увидел там молодую женщину лет двадцати с чем-то: шатенка, волосы убраны в хвост; простая юбка в паре с непримечательными туфлями. У девушки было плоскостопие из-за проблем с осанкой. Нотазай не заметил, чтобы ей грозило нечто смертельное, но это еще не означало отсутствия болезней. Осанка – важный показатель здоровья.
– О, – чуть испуганно сказала девушка. – Привет. А вы…
– Новый Хранитель, – подсказал Нотазай, вежливо протянув руку. У девушки был американский акцент. Ах да, это Элизабет Роудс, цепной физик Атласа Блэйкли. Нотазай читал ее досье и был очень впечатлен, хотя, на его взгляд, в ней и заключалась проблема. Такая сила, стольких людей могла бы спасти, а вместо этого создала оружие, беспрецедентную, идеальную реакцию термоядерного синтеза – и все затем, чтобы взорвать к хренам бомбу. Будь он по-прежнему во главе Форума, мог бы привлечь ее за измену, хотя получился бы всего лишь символический международный суд по делу о нарушении прав человека. В итоге Элизабет Роудс просто пожурили бы. Погрозили бы пальчиком. Не пойдет.
Как бы там ни было, больше он к Форуму не принадлежал. И хорошо. Ему опротивели люди и их неблагодарность. Опротивело, что критикуют его попытки сделать добро. Возможно, Элизабет Роудс была права, устроив пожар, и ошиблась лишь в том, что по большей части сохранила мир в целости.
Она настороженно пожала ему руку.
– Вы новый исследователь? – спросил Нотазай, ведь ему обещали исследователя, и это было хорошо. С какой стати мотать свой срок на посту за чем-то скучным, если можно изучать древние всезнающие архивы?
– Я… – Она закусила губу, что показалось ему раздражительной нервной привычкой. Оставалось надеяться, что дергается Элизабет Роудс нечасто. Он не услышал окончания ответа, так как пришел сюда не затем, чтобы болтать или выслушивать бахвальства девчонки вдвое младше его. Она сказала, будто бы ждет книгу, и он подумал: кстати! Надо бы ввести строгие ограничения по доступу к архивам.
Испытывая трепет предвкушения, Нотазай обратил взор на пневматические трубы. Он составил список, довольно длинный, но сам же потом скрупулезно сократил его до нескольких избранных пунктов: некоторые были утрачены в древности, другие тешили его личное любопытство, например арабские тексты по медицине, способные дополнить его теории. Гиппократ[37], Гален[38], Богар[39], Шэнь-нун[40], Ибн Сина[41], аз-Захрави[42]. В последнее время Нотазай почти не занимался биомантией, сознательно взяв бездействие за привычку, потому как результаты неизменно его бесили. Несколько раз ему вчиняли судебные иски, почти всегда сыпались жалобы, критика – да, болезнь вылечил, раны заживил, но мог бы постараться и лучше. Ничто так не настраивало против человечества, как исцеление страждущих. И пусть недавно пришлось кое-кого вылечить – по условиям сделки, открывшей эти двери, соглашения с телепатом, которой еще до сорока потребуется мастэктомия (операция, конечно, ущемит ее самолюбие, зато спасет жизнь, однако Нотазай с этим ничего общего иметь не хотел), – он знал, что добрые дела не остаются безнаказанными. Спасенная от рака девочка однажды придет за добавкой. Болезни ведь не заканчиваются. Жизнь тяжела. Когда-нибудь она снова попросит о помощи, он откажет, а она назовет его эгоистом, но что такое жизнь без толики себялюбия? У жизни лишь один диагноз – смерть, если только библиотека не предположит обратного, разумеется. А потому Нотазай не собирался попусту тратить то немногое время, что у него, по большому счету, еще оставалось.
Система пневматической почты была довольно проста. Нотазай и Элизабет Роудс встали рядом друг с другом в неловкой, но спокойной тишине. Тут Нотазай уловил присутствие в девушке некой генетической болезни дегенеративного типа. Пока еще было неизвестно, коснется ли беда ее самой или только ее потомства. Делиться такой информацией смысла не было; что сказать тому, кто носит в себе частичку смерти? Люди и так
