Тут мы вплотную подходим к идеалу «человека достойного», который у Фаре заменяет фигуру идеального придворного. Собственно говоря, автор трактата сперва перечисляет читателю все тяготы и опасности придворной жизни, дает советы, как с ними лучше справиться, а уж затем приступает к апологии «человека достойного». Его основной характеристикой является абсолютная социабельность. Он и ему подобные всегда обращены вовне, к окружающим, во всем героически сохраняя нейтралитет:
Ибо они приучили свои вкусы не отвергать то, что им неприятно. И поскольку им известно бесконечное разнообразие форм, которые способен принимать человеческий разум, нет таких нелепых или противных им мнений, которые бы их задевали; равно как нет и таких, которые казались бы им достаточно разумными, достойными того, чтобы ими увлечься и упрямо поддерживать.[52]
Конформизм, или, если угодно, убежденный релятивизм, оказывается в числе необходимых добродетелей «человека достойного» (за что Фаре будут критиковать писатели-моралисты конца XVII столетия). Он умеет подстроиться под любой нрав, сохраняя при этом независимость суждений, но не высказывая их вслух, дабы не задевать собеседника. Заметим, что таково же первое моральное правило Декарта, представленное им в «Рассуждении о методе» (1637): пользоваться «мнениями наиболее умеренными, чуждыми крайностей и общепринятыми среди наиболее благоразумных людей, в кругу которых мне приходится жить».[53] Естественно, что этот принцип не распространяется на требования религиозной морали, остающиеся неизменными. Во всем прочем «человек достойный» видит высшую цель не в утверждении собственных взглядов, а в сохранении мирного сосуществования. Поэтому среди его социальных навыков важную роль играет умение правильно оценить ситуацию и все делать кстати. Так, он предпочтет «за весь день не проронить ни слова, чем не к месту пускаться в прекраснейшие речи».[54] В обществе, где представление о престиже было непосредственно связано с возможностью выставить себя на всеобщее восхищенное обозрение, «человек достойный» обречен на роль наперсника, выслушивающего монологи главного героя (ситуация, обыгранная в мольеровском «Мизантропе» (1666), где «достойным человеком» является не негодующий Альцест, а Филинт, напоминающий ему: «Вращаясь в обществе, мы данники приличий, / Которых требуют и нравы и обычай»).[55]
Идеал «человека достойного» очевидным образом зарождается на идеологическом стыке, о котором шла речь. Сам Фаре по происхождению и по привычкам принадлежал к третьему сословию: профессиональный литератор, член Французской академии со дня ее основания, он находился за пределами придворного общества, но в достаточной близости от него, чтобы претендовать на положение незаинтересованного наблюдателя. Своего героя он поместил на пару ступеней выше, уже по ту сторону водораздела между буржуазией и дворянством. Однако не столь далеко, чтобы этот водораздел не ощущался. В «человеке достойном» преобладают буржуазные добродетели — миролюбие, стремление избегать физического насилия (дуэли), а в случае конфликта прибегать к словесным поединкам (традиция судебного красноречия). Кстати, Фаре в качестве средства борьбы с дуэлями предлагал создать «род науки, чтобы они [поединки] стали более утонченными. Большинство из тех, кто впадает в это грубое неистовство, обычно боятся сделать недостаточно, пребывая в неведении и неуверенности, необходимо ли в их ситуации бросаться в эту крайность или нет».[56] Введение различий, изучение возможных ситуаций и оттенков — все это означало вербализацию конфликта и его дифференциацию, обсуждение возможных выходов из него (вспомним случай Химены). Кроме того, конформизм «человека достойного» был основан на его способности войти в положение другого и хотя бы внешне принять чужую точку зрения. Из-за этого нам трудно до конца уловить его суть, поскольку «человек достойный», как зеркальное стекло, всегда демонстрирует миру лишь отражение собеседника, не позволяя заглянуть внутрь себя. В отличие от героического (корнелевского) идеала, его невозможно представить в одиночестве. Можно сказать, что «достойный человек» — функция, а не состояние, поэтому его нельзя описать в качестве самостоятельной роли: он всегда имеет производный характер.
Таким образом, «человека достойного» можно расценивать как проекцию буржуазных добродетелей на благородное сословие, как своеобразную попытку культурной колонизации пространства чужих возможностей. В этом отношении «человек достойный» представлял собой идеалистическую буржуазную фантазию на тему «если бы я был дворянином». Фантазию легко укоренившуюся и принятую новым дворянством, поскольку она в точности соответствовала его самоощущению. Интересно другое: к середине века этот идеал был усвоен и высшей знатью. Если в 1630-е гг. о свойствах «человека достойного» рассуждал безродный Фаре, то в 1660-е гг. на эту тему размышляли граф де Бюсси-Рабютен, герцог де Ларошфуко, не говоря уж о не столь родовитом, но очень влиятельном шевалье де Мере. Очевидным образом, сословный престиж идеи неуклонно возрастал. Тем более важно понять, в какой степени Фаре фиксировал уже существовавшее положение вещей. Его литературные модели нам известны, как и то, что местами он повторял их почти слово в слово. Однако немедленная популярность «Искусства нравиться при Дворе» показывает, что ему удалось добиться успеха, не выпадавшего на долю ни одного переводчика или подражателя Бальдассаре Кастильоне, Джованни Делла Каза или Стефано Гваццо. По всей видимости, к тому времени, когда Фаре берется за перо, культурный тип «человека достойного» вполне сформирован, хотя его существование еще не получило достаточного идеологического обоснования.
Вернемся к названию трактата Фаре: «Достойный человек, или Искусство нравиться при Дворе». Из него можно заключить, что «достойный человек» есть максимально желательный (и эффективный) способ существования в придворном обществе. При этом, как уже говорилось, в самой структуре сочинения Фаре присутствует некоторая двусмысленность, легко ощутимая при взгляде на перечень его основных разделов: «Картина Двора», «О рождении», «О телесном расположении», «О качествах ума», «Об украшениях души», «О жизни при Дворе», «О делении жизни», «О речах», «О беседах с государем», «Общие максимы беседы», «Похвала достойным людям» и т. д. Причем вплоть до раздела «О жизни при Дворе» Фаре в основном говорит просто о дворянине. Когда же в фокусе внимания наконец оказывается «человек достойный», то контрастом ему служат жадные и честолюбивые придворные. Возникает ощущение, что двор не является естественной средой обитания «достойного человека», который формируется где-то за его пределами и лишь затем попадает в это опасное пространство. Об этом косвенно свидетельствует дальнейшая эволюция этого идеала. Когда в 1660-е гг. его в своих «Беседах» (1668) описывает шевалье де Мере, то в качестве основной характеристики называет способность завоевывать уважение и вызывать симпатию окружающих, не преследуя при этом никаких утилитарных целей. Можно сказать, что социабельность «человека достойного» из практического навыка превращается в искусство ради искусства. Такая логика развития позволяет рассматривать даже «законные и умеренные» устремления героя Фаре как отклонение от изначально заданного курса. Тем более что все прочие свойства «человека достойного» указывают на полное отсутствие в нем соревновательности и желания превзойти окружающих, без которых немыслима жизнь при дворе. По всей видимости, Фаре действительно нашел свой идеал вне двора, а затем попытался приспособить его к придворной реальности.
