— Иди с Оксаной помирись!
— Не буду, — буркнула я, а сама всё суп мешаю.
— Иди! У нас в школе все дружат.
— А я вот с ней не дружу! — громко сказала я и опять по супу ложкой — плюх!
Брызги полетели Ирине Викторовне прямо на юбку.
— Ой, простите! — вскрикнула я.
Она тоже ойкнула, только сердито, а не испуганно. А потом и говорит:
— Немедленно иди и извинись перед Оксаной! Потому что объявлять человеку бойкот оскорбительно.
— Что? — опешила я и чуть сама себе на колени суп не пролила. — Извиняться перед ней? Да ни за что!
— Тогда. Родителей. В школу, — отчеканила Ирина Викторовна. — Завтра. С утра.
Вот невезение! Поднялась я из-за стола. Что делать? Если маме сказать, что её в школу вызывают… сколько я без Инета, «ВКонтакте» и «Однокласников» тогда буду? Недели три?
— А ещё, — тихо Добавила Ирина Викторовна, — представь, что это тебе объявили бойкот. При том, что ты ничего предосудительного не сделала.
Подошла я к Оксанке. Она сидит, кулаками глаза трёт, как будто у неё на меня аллергия.
— Слушай, — говорю, — ну извини. За бойкот.
А она, представьте себе, отвечает:
— Вот ещё! Не буду я тебя извинять!
Я глаза вытаращила. Подошла к Ирине Викторовне. Она как раз возле раковины оттирала салфеткой пятно от супа.
— Я извинилась, — сказала я сердито, — а она мои извинения не приняла!
— Ладно, — вздохнула Ирина Викторовна, — маму можешь не звать. Сами разберётесь. Пятно видно?
— Нет, — честно сказала я (пятно от супа не было видно, только пятно от воды), и она успокоилась.
А я вышла из столовой, иду по коридору и думаю: почему Оксана моих извинений не приняла? Я по-честному хотела извиниться. Не только из-за Интернета, который мне мама отключит, если её в школу вызовут. Просто я представила, что, если бы мне бойкот объявили только за то, что я на уроке руку тянула, я бы обиделась.
В вестибюле школы, на первом этаже, у нас есть ларёк, где всякую всячину продают: ручки, тетрадки, сладости разные. Подошла я к этому ларьку. Нащупала деньги в кармане. И выбрала клубничную и яблочную «Бабу Ягу» и два «Холодка».
Купила всё это — и обратно в столовку. Иринка с Надей как раз за компотом отошли. Подсела я к Оксанке и говорю:
— Вот! Выбирай!
Она растерялась. Но выбрала. Клубничную «Бабу Ягу», конечно. Я знала, что ей понравится. Мы ведь дружим с первого класса.
— Простишь? — спрашиваю и чувствую — сейчас зареву.
— Ага, — она тоже всхлипнула, — и вы меня простите…
Обнялись мы с ней, поплакали. И решили, что больше из-за чепухи ругаться не будем.
В следующий раз на ритмике разминку проводила Ира. Мне, конечно, тоже хотелось. Но я не стала особенно подпрыгивать и тянуть руку, чтобы выскочкой не сочли.
Историю эту мы решили больше не вспоминать. А кто нам о ней напомнит, тому — бойкот!
Кавычки
— И так, кавычки, — повторила Наталья Николаевна. — Пишите! «Парный знак препинания… пре-пи-на-ни-я, который употребляется для выделения прямой речи…»
— Зачем она заставляет нас писать правила? — недовольно прошептала мне на ухо Варька. — Ведь это всё есть в учебнике!
— Может, чтобы мы лучше запомнили, — прошептала я в ответ, — хотя я всё равно потом забываю эти правила…
— «… А также отдельных слов, — погромче продолжила Наталья Николаевна, — если они включаются в текст не в своём обычном значении, а в переносном смысле».
— «И» исправь на «Е», — прошептала Варька.
— Где? — не поняла я.
— У себя! Пишется в «перЕносном», а не в «перИносном». Ну вот, смотри!
Она ткнула мне ручкой в тетрадку и вдруг ойкнула.
— Что это у тебя такое? Какие-то букашки.
Она сильно дунула мне на тетрадь и с листка взлетели два чёрных катышка.
— Это из шапки, — объяснила я, — у меня новая шапка вязаная. Мама вчера купила. Это от неё катышки.
— Ты её в рюкзаке, что ли, таскаешь? Почему в гардеробе не оставила?
— Мама сказала с собой брать. Я одну уже в гардеробе потеряла, она из рукава куртки выскочила.
Я дунула ещё сильнее, и клочки слетели на мой стул. А сзади меня сидел Мишка Горелов. Он протянул руку и схватил мои катышки.
— Что это у тебя, Полякова? Вши, что ли?
— Сам ты «вши», — обиделась я.
— А что это тогда?
— Катышки. От шапки. Отдай обратно!
— Лови!
Горелов дунул на катышки, и они куда-то улетели с его ладони. Мы с Варькой расстроились: весело же было их гонять.
— Давай ещё таких «вшей» нащиплем? — предложила Варька.
— Да ну, так всю шапку распустим, — проворчала я.
— Полякова! Герасимова! Вас задание тоже касается! — строго сказала Наталья Николаевна.
Оказывается, все вокруг нас достали «Алые паруса», которые мы читаем по литературе, и ищут в тексте кавычки.
Я тоже полезла в рюкзак за книжкой, а когда вытащила, то обнаружила, что к ней ещё два катышка прицепились. То ли новые от шапки оторвались, то ли те самые, которые Горелов с ладони сдул.
Наталья Николаевна стояла рядом с нами, и вслух поделиться с Варькой тем, что у нас есть новые катышки, не вышло. Я тогда взяла блокнот, в котором мы переписываемся, и начала: «Я нашла ещё…»
Тут я застряла. «Катышки» или «Катушки»? Опять Варька скажет, что я не так пишу! А ладно, напишу «вшей». Она сразу поймёт, что я имею в виду.
Сую я Варьке блокнот. Но не успела она его взять, как вдруг перед моим носом оказалась рука Натальи Николаевны. Она забрала блокнот и отнесла к себе на стол.
— Делом надо заниматься, Полякова, делом! — сердито сказала она, усаживаясь на учительский стул, — ищи кавычки в «Алых парусах», тебя первую спрошу!
И тут её взгляд упал на блокнот. Прочла она мою записку и вскочила.
Глаза у неё огромные сделались, как транспортир, который на доске лежит рядом с мелом.
— Вши? — воскликнула она. — Полякова! Бегом к медсестре!
— Да нет, — говорю, — это не у меня… это из шапки…
— Конечно, из шапки! — не дала мне договорить Наталья Николаевна. — Они и на подушке, и в шапке будут!
Класс притих. Все на меня обернулись, некоторые испуганно. Как будто у меня не вши, а крокодилы в шапке притаились.
