То есть не делала, а, склонившись над столом, выводила в блокноте большую букву «Т» под прикрытием тетрадки с недописанными цепочками.
— Плачу, — вздохнула я.
Мама подошла к столу и взяла тетрадку.
— Почему плачешь? — удивилась она. — Что тут сложного? Плотва ест камыш. А плотву — окунь. А окуня кто ест?
Я молчала.
— Ну ты чего? — расстроилась мама. — Это даже в детском саду знают.
А я и в самом деле всхлипнула и маме в юбку уткнулась.
— Да что с тобой? — испугалась она. — Ну забыла ты щуку, бывает. Не плачь!
— Я не из-за щуки, — проговорила я. — Я из-за Кати! Она сама как щука! Съела моего Тараторкина.
— Как это съела?!
— Влюбилась она в него, мам! Понимаешь! Она в него влюбилась. Это нечестно. Тараторкин мой. Мы с ним вместе во Дворец творчества ездили. Он меня «Сникерсом» угощал. А теперь он, получается, Катькин.
— Погоди, — сказала мама. — Почему ты решила, что он Катин? Он в неё тоже влюбился?
Я замерла.
— Не знаю, — ответила я. — Вроде нет.
— А тогда какая разница, нравится он ей или нет? Наоборот, хорошо, что он и тебе, и Кате нравится. Значит, неплохой парень.
Я задумалась. Вообще, мама права. Странно, что мне самой не пришло это в голову. Но…
— Но если ему всё-таки нравится Катя, — сказала я, — ну вдруг? Значит, он ей принадлежит?
— Это окунь принадлежит щуке! — улыбнулась мама. — Да и то не всякий. А если твоему Тараторкину действительно нравится Катя, то это не значит, что тебе нельзя с ним дружить. Тем более, вам есть о чём поговорить. Например, вспомнить, каким вкусным был тот «Сникерс» в автобусе.
Тут наконец и я улыбнулась. Тараторкин в моей голове уступил место водорослям и дафнии из следующей цепочки. К маминой радости, я сама дописала: «водоросли — дафнии — уклейка — окунь — бактерии». И ещё нарисовала их всех. Даже уклейку и бактерии.
Уклейка вышла чуть-чуть похожей на Катю. Мне стало даже немного жаль подружку. Не потому, что она похожа на уклейку. А потому, что она пока просто влюбилась в Тараторкина, а я с ним, можно сказать, уже давно дружу. Ведь я и правда могу подойти к нему завтра и сказать: «Привет! А помнишь, как мы пережидали ливень под навесом крыльца во Дворце творчества?» В тот вечер в моей экосистеме царил полный порядок.
Плаксивая история
В 5 первом классе мы с Оксанкой были подружками. А потом она такой выскочкой стала!
Стоим мы с девчонками недавно на ритмике. Мы — это я, Надя, Иринка, ну и Оксана. Мария Семёновна спрашивает:
— Кто хочет разминку провести? Мы все подняли руки. Прямо подскакиваем от нетерпения — всем хочется провести разминку!
Вдруг видим: Оксанка тоже руку подняла. А сама, между прочим, с первого сентября уже успела три раза разминку провести! И сегодня опять захотела. Это же нечестно!
— Оксанка! — прошипела я. — Руку опусти!
А она — ни в какую! Ещё такую улыбочку милую изобразила. Лишь бы Мария Семёновна именно её выбрала.
— Опусти! — Иринка с Надей просят. — Мы тоже хотим разминку провести!
А Оксанка только головой дёрнула. Нет, мол! Обойдётесь!
Мы надеялись на справедливость. А зря. Учительница выбрала Оксан — ку. В четвёртый раз!
Разозлилась я. И говорю язвительным тоном:
— Знаете, девочки, надо Оксану проучить. Давайте объявим ей бойкот.
— Как это? — растерялась Иринка. — То есть разговаривать с ней не будем? Совсем?
Иринка добрая у нас, но я считаю, что нечего всяким выскочкам давать спуску.
— Совсем, — говорю уверенно, — ни одного словечка не скажем!
— А если по учёбе? — спросила Надя-отличница. — Вдруг она что-то спросит про домашнее задание? Вдруг она его записать не успеет? Или ей непонятно будет что-то в учебнике и она мне вопрос задаст?
— А ты не отвечай! — велела я. — Просто молчи, и всё!
— Как я молчать-то буду? Я с ней рядом сижу!
— Так и молчи. Будто в рот воды набрала. Девочки, ну в самом деле? Неужели вы не хотите хоть раз в жизни разминку на ритмике сами провести? Если мы ей сейчас это простим, она нам потом ни одного шанса не даст!
Повздыхали они, но согласились. Объявили мы Оксанке бойкот. Ходим мимо её парты, с ней не разговариваем. Она сначала не могла взять в толк: в чём дело? Спросит что-то у меня — я молчу. К Наде обратится — та отворачивается. Даже Иринка — и то! Глаза несчастные сделает, но всё равно молчит (особенно, когда я ей издали кулак показываю).
Оксанка в бойкот сначала не поверила.
— Ха-ха-ха! — говорит. — Глупые! Вот я сейчас ваш бойкот мигом прекращу!
И давай нас смешить. То щёки надует. То глаза скосит. То язык высунет. Я-то что? Смотрю на потолок и помалкиваю. Иринка губы сжимает, но не сдаётся. Надюхе тяжелее всех пришлось. Они рядом сидят, за одной партой. Оксанка принялась ей анекдоты рассказывать.
— На уроке биологии учитель говорит детям: «Так! Сегодня я расскажу вам про обезьян! Да сколько можно смотреть в окно, Смирнов, там нет ни одной обезьяны! Все внимательно смотрим на меня!»
Иришка прыснула, но тут же рот рукой прикрыла. А я на Надю оборачиваюсь. Смотрю, та еле держится. Оксанка это тоже заметила и ткнула её пальцем в бок. Надя не выдержала и засмеялась.
— Ага! — сказала Оксанка. — Конец бойкоту!
Хотела я и Надьке бойкот объявить, а потом подумала и сказала ей:
— Всё в порядке. Ты же молча смеялась. Слов не говорила! Так что продолжаем бойкот.
— Ну как не говорила? — заспорила Оксанка. — А «ха-ха-ха»? Это же слово. Междометие!
Но с ней никто уже не разговаривал. Бойкот есть бойкот.
Тогда Оксанка решила другой метод попробовать. В столовке села не с нами, а за другой стол. И давай плакать. Да ещё так натурально плачет!
Как будто её наш бойкот прямо до слёз обидел. На этот раз не выдержала Иринка. Подсела к Оксане, утешает. А к ней и Надя присоединилась.
Я осталась одна. Сижу, суп ложкой мешаю. Да так, что брызги вокруг летят.
Вдруг, как назло, Ирина Викторовна, классная наша, заметила нас и подошла.
— Что у вас тут такое? — спрашивает.
Объяснили ей Надя и Иринка про ритмику и бойкот. Ирина Викторовна мне говорит:
