Аполлон окинул комнату взглядом:
— Сразу видно, что вы не из тех докторов, что всем без разбору ставят клистиры и прописывают шпанских мушек...
Федотов пожал плечами:
— Клистиры бывает тоже нужны... А тут мы с Холстицким... Впрочем, быть может, вам это будет не интересно...
— Отчего же! При желании во всем можно найти интерес.
Федотов удивленно повел бровью:
— Очень верно подмечено для такого молодого человека. Очень верно... Что ж, извольте, отвечу: у нас до сих пор нет отечественного анатомического атласа. А вы как человек с образованием должны понимать, сколь может быть важен такой атлас и для врача, пользующего больного, и для всякого пытливого ума, постигающего медицину... Миша Холстицкий рисует мне — он превосходный рисовальщик. Хотите, я сведу вас с ним?.. Да, да, непременно сведу, он живет рядом — за стенкой. Но чего-то его не слышно давно, наверное, спит. Он напишет вам бесплатный портрет...
— Зачем же бесплатный!...
— Напишет, напишет... Он сегодня весь день радовался, что к нам в Вавилон — так Миша называет дом госпожи Шмидт — поселился еще один человек изящного ума. Не какой-нибудь чинуша с крысиной мордочкой и хитрыми злыми глазками. И не извозчик, от которого за версту несет водкой и конским навозом...
Аполлон не понял:
— Госпожа Шмидт... это кто?
— Милодора. Неужели вы еще не познакомились с Милодорой? Само очарование!... Миша помоложе меня. И он, скажу вам по секрету, безнадежно в нее влюблен... Он мечтает написать с нее портрет...
— Шмидт, вы сказали?
— А... вот вы о чем? Это она по мужу. А тот, хотя и Шмидт, но был русский. У нас ведь каждый второй Шмидт — русский. Вы что? Не знали?.. Мне на секции как-то попался один Шмидт. Вы бы его видели!... Калмык из калмыков — а, поди ж ты! Шмидт!... Тоже где-то немчик затесался... — оглядывая комнату, Федотов задумчиво почесал себе подбородок. — К слову сказать: в прошлом веке все евреи с ума посходили — записались в итальянцы. Мода была, знаете ли... Архитекторы, музыканты... Итальянцы итальянцами, а богу своему молятся — векселю...
Так, за разговором они познакомились.
Федотова звали Василий Иванович. Это был основательный в общении человек, повыспросил у Аполлона, кто он и чем занимается. Рассказал о себе; и дед его, и отец были лекарями — много пользы отечеству принесли — соответственно и ему самому Бог велел...
Федотов дал Аполлону пару свечей «без возврата» и просил заходить без стеснения в гости — по-соседски.
«Очень милый человек», — с этой мыслью Аполлон собрался уж уходить, как в дверь постучали.
Василий Иванович открыл.
На пороге стоял пожилой небритый человек в фартуке; нельзя сказать, что он был сильно пьян, однако от общества Бахуса он сегодня явно не бежал.
Лекарь поморщился раздраженно:
— Ты, Захар, когда-нибудь бываешь трезвый? Лучше бы дочери лишний пряник купил!...— Эх, доктор! Не серчай!... — человек в фартуке махнул рукой. — Настюха заболела — опять у нее случился жар...
Василий Иванович прошел мимо Аполлона, взял из-под стола сумку, велел Захару подождать в коридоре — пока инструменты соберет...
Аполлон попрощался и вышел.
Захар курил в коридоре трубочку. Держал в руке масляную лампу. Если судить по виду этого человека, он не особенно переживал, что у него какая-то «Настюха заболела».
— Настюха — это кто? — приостановился Аполлон.
— Дочка... А вы, значит, новый жилец? — Захар приподнял лампу и осветил лицо Аполлону. — Я — сапожник. Внизу живу... А вы, стало быть, на самом верху... — он зажал мундштук зубами. — Провожу вас до лестницы, пока доктор собирается.
Прикрывая ладонью огонек лампы, Захар сапожник пошел вперед. Аполлон не возражал. Захар, поспешивший помочь ему, вызвал у него симпатию, — как вызывает симпатию всякий простодушный открытый человек, независимо от того, какого он сословия.
На ходу обернувшись, сапожник спросил:
— Уже видели хозяйку? Как она вам? — он не прочь был, кажется, посудачить.
От Захара пахло кожей, крепким вином и табаком.
— Добрая женщина, — отозвался Аполлон.
— Милодора-то? — в улыбке открылись разрушенные табаком зубы. — Да, добрая... И с виду женщина неплохая, и как будто не жадная, не выматывает последнюю копейку, порой прощает долг, дочке конфектов иной раз присылает... Участливая, добродетельная с виду...
— С твоих слов получается: не только с виду, — заметил Аполлон в спину своему провожатому.
Тот, однако, не обратил на его замечание никакого внимания:
— Вот я скажу: видали мы в Париже...
— В Париже? Разве ты бывал в Париже?..
— Больше года. В тринадцатом и четырнадцатом... Чего только ни насмотрелся!... Жизнь совсем другая. Н-да!... — тут он вздохнул. — Я в Париже-то барышень повидал. Могу о них судить... Смотришь на нее — она царевна. Царевна, да? — сапожник оглянулся.
— Положим...
— Так вот царевна, а готова с каждым солдатом пойти. Гулящая... И идут... Скажу по секрету, уж я перебрал этого богатства там... Н-да!... — сапожник на секунду оглянулся, он улыбался приятному воспоминанию. — С виду-то добра. А что внутрях — потемки... Хотя не мне судить... Но с другой стороны: почему бы и не посудить. А?
Сапожник Захар так увлекся разговором, что, кажется, позабыл про заболевшую дочку.
— Постой, ты о ком? — не понял Аполлон.— О хозяйке — о ком еще? О добродетельной нашей... Ведь она, скажу по секрету... По ночам, брат, принимает гостей, устраивает оргии... И довольно часто...
— Что-то ты не то говоришь, — нахмурился Аполлон; он подумал, что с его стороны недостойно обсуждать женщину, красивую и, конечно же, добродетельную, с этим пьяным человеком, который, не иначе, готов был весь мир очернить. — Я тут пару дней всего, но у меня уже сложилось мнение, что она женщина добрая и образованная.
— Вот-вот! — кивнул Захар. — Одно другому не помеха. С виду она, может быть, и ангел. Но я давно заметил: от таких ангелов беги — вместо души у них преисподняя, — он дошел до чугунной лестницы и остановился. — Вы, молодой господин, еще не видели теней в ее окнах. Поэтому не понимаете, о чем я толкую. А как увидите — вспомните Захара... Часто в непогоду... Тени в окнах мельтешат, а в апартаментах хозяйки тихо — ни музыки, ни голосов...
Аполлон пожал плечами:
— Чего только не привидится... — он не досказал насчет зеленого змия.
— Спьяну, вы хотели сказать? — осклабился в свете лампы Захар и пыхнул табачным дымом. — Есть, конечно, грешок. Но я — старый солдат, меру знаю... И явь от бреда отличу... Коляски да кареты подкатывают к крыльцу одна за другой — не простые гости, состоятельные, с лакеями да кучерами; слуги посреди улицы зимой греются у костров... Собираются у Милодоры греховодники с гербами — титулованные, значит... Съезжаются на оргии. А при свете дня встреть их... Сидят в кабинетах, в присутственных местах, в коллегиях под портретом государя-освободителя, принимают важный благочестивый вид. Они — лицемеры титулованные... Им в Петропавловке самое место... Я знаю.
