деревьев в глазах мелькают.
К нам подошел младший лейтенант Иванов. О нем уже ходила солдатская молва: младший лейтенант первым ворвался в одну из землянок и, поддержанный бойцами, уничтожил оказавшихся в ней гитлеровцев. Но схватка была нелегкой — фашистский офицер ударил Иванова чем-то тяжелым по голове. Теперь младший лейтенант выглядит усталым. Бинты сползли набок, скулы чуть посинели и раздулись.
— Не могу прилечь, голову мозжит, — признался он. — Вот и хожу, посты проверяю. — Он посмотрел в небо. Там по-прежнему кружились все те же два ястреба. — Что для них километры? — тяжело вздохнув, сказал младший лейтенант, глядя на парящих птиц.
Я понял состояние младшего лейтенанта и ужаснулся. Понял, что живет он сейчас одной мыслью: держаться на ногах, не ложиться. Ляжет — и не хватит сил встать…
На марше мы забрали у него рюкзак, шинель, фляжку, оставили ему, только оружие. И снова шли по тундре, километр за километром. Голод давал себя знать. Время от времени я выдергивал из кармана кулак, в котором сжимал последние полсухаря, но, видя качающихся, отстающих бойцов, совал его обратно. Словно в бреду, как сквозь завесу, слышу знакомый гул передовой. Теперь она была у нас с левой стороны.
Младший лейтенант Иванов совсем ослаб. На последнем привале, когда до наших войск оставалось три — пять километров, он обхватил толстое дерево, повис, прижался к коре, боясь опуститься на землю. Ноги его скользили по отсыревшему корню. Я сунул ему полсухаря. Младший лейтенант захрустел зубами, он жевал жадно, не раскрывая рта. Все, кто был рядом, лихорадочно стали шарить в вещмешках. Но там не было даже крошек. Только сухарная пыль… Засветившиеся было глаза бойцов, окруживших младшего лейтенанта, быстро потускнели. Безмолвие нависло над нами.
Младший лейтенант заметил это, тут же с усилием выплюнул не совсем пережеванные остатки сухаря на ягель и стал виновато оправдываться:
— Не могу жевать, друзья, челюсти ноют, черт бы их побрал, будто спаяны… Разжать не могу… Так дойду. Что полсухаря, разве на них…
А мне зло и болезненно прошептал:
— В таких ситуациях, Васильев, не растравляй аппетита у людей.
И младший лейтенант старался потверже стоять на ногах, они плохо слушались его, подгибались. Но он зашагал, наклонившись вперед так, будто теперь не ноги несли его, а голова, грудь и все тело помогали ему преодолеть оставшиеся километры.
И покраснели облака
Заботы командования — сорвать план гитлеровского генерала Дитля по захвату Мурманска — стали нашими солдатскими заботами. Как они овладели моими мыслями, сознанием моих боевых друзей — никто не заметил. Но когда батальонный комиссар Зыков, информируя нас о боевых действиях в Заполярье, сказал, что немецко-фашистские войска намереваются перехватить железную дорогу, связывающую Мурманск с промышленными центрами страны, что блокирование Мурманска повлечет за собой голодную смерть жителей города и, по существу, лишит Северный военно-морской флот его главной базы, в глазах товарищей я заметил такую задумчивость, какую не замечал до сих пор. Они, как и я, предвидели суровость предстоящих сражений, и каждый готов был на все. В бою нельзя действовать вполсилы, иначе погибнешь. Бой — не игра на сцене.
Впрочем, и наш диверсионный налет на военные объекты в тылу врага дал понять гитлеровцам, что мы не растерялись перед их вероломством. Идя с оружием на Советский Союз, говорил комиссар Зыков на партийном собрании, фашистские захватчики ставят перед собой цель — поработить или истребить всех советских людей. Коль так, то клин выбивается клином, смерть останавливается смертью…
На этом собрании меня принимали кандидатом в члены ленинской партии. Я подал заявление в предчувствии, что не сегодня, так завтра поступит новый боевой приказ.
Хотелось, очень хотелось идти на суровое испытание коммунистом!
После выступления членов партии Иванцова, Лужина и Самсонова, давших мне рекомендации, слово взял батальонный комиссар Зыков. Что он говорил, дословно не помню, но его напутствие и сейчас почти физически ощущаю. Сердце гулко стучало в груди, на висках и на спине выступил клейкий пот.
— Партия, товарищ Васильев, — заключил Зыков, — взяла на себя всю ответственность за судьбу Родины. Она состоит из таких же людей, как мы с тобой. Значит, мы за все в ответе…
Не все приказы заранее доводятся даже до коммунистов. Но из того, что говорилось на памятном для меня партийном собрании, можно было толковать так: батальон будет наносить удар во взаимодействии с другими частями по тылам врага, чтоб сорвать его план наступления на Мурманск.
8 июля наш батальон высадился десантом на левом берегу губы Большая Западная Лица. Далеко громыхала артиллерийская канонада кораблей Северного флота, прикрывавших десант[4]. Лохматый густой туман тянул с моря.
Идем по вражескому тылу двумя параллельными колоннами. Слева из тумана доносится клокотание Лицы на перекатах.
К полудню были уже километрах в двенадцати от места высадки. Туман здесь рассеялся. Седоватые облака кучками ползли по зеленоватому небу. Припекало солнце. От жары боевая выкладка, казалось, весила вдвое больше. Вскоре разведчики добыли «языка». У пленного обнаружили обращение начальника генерального штаба финской армии Хейнрикса к солдатам и офицерам. Хейнрикс приказывал своим войскам, взаимодействовавшим с немецким горным корпусом, как можно быстрее овладеть Мурманском.
Пленный, кряжистый голубоглазый финн, знал русский язык, отвечал на все вопросы без запинки. Теперь, но нашему солдатскому разумению, мы должны спешить. Надо как можно скорее нанести противнику отвлекающий удар с тыла и тем самым заставить его топтаться на месте.
Так и есть. Идем форсированным маршем.
Вот перед нами широкая болотистая лощина. С юга ее подпирает обрывистая гряда высот. В центре виднеется ущелье, вроде русло реки. Туда устремляется наше боевое охранение. Головной дозор уже скрылся за изгибом скал. Через несколько минут оттуда донеслись выстрелы и взрывы гранат. Колонна батальона развернулась в боевой порядок для наступления. Истрельба вспыхнула сразу по всей лощине.
Перебежками наша вторая рота достигла ущелья и залегла на изгибистом берегу порожистой Лицы. Взрывы мин фонтанят воду. Ущелье, лощину затянуло пегим дымком. Рядом со мной Москвин и бывший мотоциклист, а теперь первый номер станкового пулемета Яков Никеев.
Слева на высотке метались гитлеровцы. Никеев и бил по ним. А снизу туда бежали наши, крича дружно «ура». Огонь батальона окреп. Враг замолк. Теперь наши подразделения переходили реку, поочередно прикрывая друг друга. То там, то здесь над водой виднелись головы в зеленых фуражках и множество приподнятых винтовок.
Заняв на правом берегу реки почти голую высоту, батальон спешно закрепился на ней. Бойцы, используя камни и валуны, создавали огневые позиции. Спустившись к речке за водой,
