— Я имела в виду на твоём месте, — дёрнулась она.
Что, не понравилось? Мне тоже.
— А на моём что? Рожу бы ей расцарапала? Волосы выдрала? — склонила я голову и посмотрела на неё искоса.
— По-твоему, сидеть и ничего не делать, лучше? — сильно сбавила она тон.
Я тоже сбавила.
— Не лучше, Ань. Не лучше, — ответила я. — Но, если бы я знала, что мне делать. Если бы знала, куда бежать, не сидела бы. Если бы это помогло, вырвала ей не только волосы. Но сейчас я так зла, что просто боюсь натворить глупостей.
Мне казалось, я уже натворила.
Надо было его выслушать, — корила я себя, пялясь ночью в потолок. Что бы он ни сказал, что бы ни сделал — нужно было услышать это от него. Он выглядел таким потерянным, когда я крикнула «Убирайся!», таким искренним, когда сказал, что с ней не спал.
Может, я вообще всё не так поняла? Может, всё себе выдумала?
Или выдумываю себе его невинность сейчас?
Как иначе, чёрт побери, понять слова «другая женщина»?
— А я бы бабушке позвонила, — неожиданно сказала младшая. — Пусть она его наругает.
— О нет, только не бабушке, — закатила глаза Анька. — Только бабушки нам и не хватало.
— Мой хороший, — обняла я Веронику. Иногда она была такая взрослая, серьёзная, самостоятельная, а иногда такой малыш. — Не надо пока ничего говорить бабушке, — поцеловала я её в макушку. Здесь я была полностью солидарна с Аней: только моей мамы нам здесь не хватало. — Она ещё разволнуется, заболеет, — соврала я.
Нет, заболеть моя мама, конечно, могла, но пока я просто не могла говорить на эту тему с ней. Моя мама не тот человек, к которому идут с проблемами. Если она кого и «наругает», то это точно буду я.
— Но ей же всё равно надо сказать, — ответила Вероника.
— Надо, — согласилась я.
— Не надо, — возразила Аня.
— Надо, — повторила я с упором. — Но не сейчас.
— Да делай что хочешь, — фыркнула Анька. — Я ушла.
— Куда ты? — крикнула я ей вслед.
— Ну не сидеть же теперь дома безвылазно, — крикнула она в ответ. — Жизнь не закончилась.
В дверь позвонили. Я слышала, как она открыла. Слышала, что с кем-то говорит.
Слышала мужской голос.
Сердце дрогнуло. Но с Наварским Аня бы не засмеялась. А она захихикала.
Кто-то из её новых мальчишек? Или из старых? Из её класса двое приехали поступать в Санкт-Петербург, и оба поступили.
Я выглянула чисто из любопытства.
И то, что увидела, совсем мне не понравилось.
Моя старшая дочь стояла, вызывающе опираясь спиной на стену. Согнутая в колене нога. Короткая юбка. Кокетливо склонённая набок голова на длинной, изящной шейке.
А перед ней стоял не мальчик, перед ней стоял Соколов.
— Да, уже восемнадцать, — видимо, ответила она.
— Ты подумай, как бежит время, — улыбнулся он загадочно.
— Денис? — упёрла я руки в бока. — Ты какого… здесь делаешь?
— Он к тебе, — не поворачиваясь, ответила Анька и тенью выскользнула за дверь.
Соколов проводил её глазами.
Я упёрла в грудь лучшего друга Наварского два пальца, словно дуло пистолета:
— Ещё раз посмотришь на неё так, и я вырву тебе сердце голыми руками.
— Да ты чё, Лер, — поднял он руки. — У меня и в мыслях не было.
— Все твои мысли написаны на твоей небритой помятой роже. Чё надо, Сокол?
— Да ни чё мне не надо. Игорёк дома?
— Очень смешно. Сокол, ты не умеешь врать.
— Ну, я ему, собственно, так и сказал, — поскрёб он щёку, ничуть не смутившись, — что ты меня раскусишь с первого взгляда, но извини, получил партийное задание проверить, как вы тут.
— Мы тут прекрасно, — держала я его в прихожей, не закрывая дверь, не предлагая пройти. — У тебя всё?
— Что даже чаем не напоишь?
Я нарочито помахала рукой перед лицом.
— Уверен насчёт чая? Судя по перегару, тебе бы чего покрепче.
— Это, Лерочка, запой, если принимать новую дозу алкоголя, чтобы заглушить отходняк от старой. А я человек серьёзный. Я лечусь сладким чаем, дошираком, рассолом ну и чем бог послал.
— Извини, ничего из озвученного ассортимента у меня нет.
— А у меня для тебя кое-что есть. Хоп! — достал он из кармана бутылку вина.
Хорошего вина. Дорогого. Моего любимого.
— Спасибо! — забрала я бутылку, но с прохода так и не отошла.
— Ну нет, я так не играю, — нарочито расстроился Денис. Крикнул: — Привет, Веронька!
— Привет! — сбежала к нему по лестнице Вероника.
Она любила всё, что было связано с папой: самого папу, его вещи, его друзей.
— Привет, привет, — обнял он её как маленькую.
Эти объятия разбивали мне сердце. По ним было так остро видно, как она скучает по отцу.
И то, чего бы я ни за что не сделала, потому что гордость, потому что обида, потому что злость, сделала моя младшая дочь, спросила:
— Как там папа?
— Очень сильно по вам скучает. По тебе, Ане и вашей маме, — ответил Сокол.
Он на меня даже не посмотрел, но сердце в моей груди сделало смертельный кульбит и едва не разбилось насмерть.
— А почему не возвращается? — спросило моё неразумное дитя. — Раз ему без нас плохо?
Я замерла. Что ребёнку в двенадцать лет сложно по-настоящему понять, что
