Бронников сказал, что ему нравится моя идея.
Только ее надо немного изменить. На другом конце гигаблока строят новый завод, там и оборудование, и кадры. Там же трудится в должности директора выдвиженец Бронникова – товарищ Смольников.
Надо бы помочь товарищу Смольникову. Нужны ему надежные помощники и прорывные идеи.
Вот и направляет Бронников меня туда со всей сопроводительной документацией по добавкам. С повышением и перспективой восстановления партбилета.
Приказ уже подписан. Жди, мол, к концу рабочего дня. Сроки исполнения – трое суток.
Что-что, а хватка у бывшего протеже отменная. Специалист грамотный, хоть и паскуда оказался.
Приказ был у меня после обеда. Пришел Пал Алексаныч, сокрушался, что жаль меня терять – только порядок в отделе навел.
В смешанных чувствах стал готовить дела к передаче заместителю. Тот не скрывал радости, что наконец-то сядет в мое кресло.
И мне бы пофиг было, но чувствую себя предателем. Как теперь с Аней объясниться? Она же ликвидатор, должна понять, что приказы сверху не обсуждаются.
Но до чего же погано на душе…
На тренировку опоздал. Смотрю – парадное построение. Лагина что-то докладывает активу. Рядом какой-то молодой человек из Культпросвета.
Увидела меня, прервалась. Оказалось, она передает активистов – товарища комиссара внезапно прикрепили к сводной мобильной роте ликвидаторов.
Отправляется Аня далеко, там будет трудно, опасно и почетно. Грех жаловаться.
Последнюю тренировку провели как во сне – ребята очень старались нас порадовать успехами, но не покидало ощущение какой-то искусственности происходящего.
Парень культпросветовский доверия не внушает – ни рыба ни мясо. Ведомый он, а тут лидер нужен.
После тренировки мы с Аней шли по коридору до развилки – ей в казарму, а мне направо и на этаж выше.
Девушка подошла к стенгазете. Провела ладонью по ватману. Мне показалось, что она плачет.
Но Лагина обернулась с совершенно сухими глазами. Хотя в глубине сверкнули крохотные искорки. Не печали, а прежнего задора:
– Силен Самосбор, но я обучена ликвидировать его самые кошмарные порождения. А Партия еще сильнее. И это значит, что победа в нашей вечной войне все-таки будет за людьми.
Крыша
Игорь Лосев
Меня разбудили щелчки. Казалось, радио ехидно цокает языком, предупреждая, что сейчас начнет орать в полный голос. Я со стоном перевернулся на живот, накрывая голову подушкой. Выключать приемник все равно нет смысла. Тошнотворно радостные позывные утренней программы одновременно зазвучали в сотнях жилых отсеков. Голоса ведущих просачивались сквозь картонные стены и сливались в неразборчивый хор. В отличие от Самосбора, от них не спасали ни стены, ни гермодвери. Странно, неужели на все точки передают разную программу? Или, может, некоторые приемники просто выдают звук с запозданием?
Вместе с сотнями работяг в соседних квартирах я заворочался, постепенно возвращаясь в реальность из серого забытья. Формально заглушать радиоприемник не запрещено. Но тем, кто работает посменно, за это влепляют неустойки, как несознательным. Я на смены не хожу, на неустойку мне плевать. Но выделяться не стоит. Я фарцовщик, а значит – что чеканы, что ликвидаторы, что просто участковые по этажу могут устроить мне очень веселую жизнь почти за просто так. И, если кому-то вдруг не понравится, что я сладко сплю, когда трудовой народ шаркает подошвами к рабочим местам, хватит одной анонимки, чтобы на меня завели дело за тунеядство.
Стук в дверь.
– Сережа! Ты встал уже? Вставай, пора. Кушать иди, я оладушки сготовила.
Это Вера. В ее возрасте всех уже давно зовут по имени-отчеству, а она для всех просто Вера. Бабулька божий одуванчик. С остальными старухами на лавке у мусоропровода не заседает, на смены не ходила ни разу, сколько я ее помню. Но при этом знает все про всех. И прекрасно умеет уходить от ответа, если спрашивать что-то о ней самой. Ее ко мне подселили по программе уплотнения.
Вообще-то, мой отсек идет как одноместный. Но несколько лет тому назад одно место приравняли к одной семейной ячейке. А так как я не загсован, мне полагалась вот такая одинокая соседка. Поначалу, пока жили в одной комнате, она насмотрелась на мою работу и всю плешь тогда проела, мол, живу неправильно. Как поставил перегородку, стало полегче. Но она до сих пор не оставляет попыток вернуть меня на курс Партии. Так что побудка – это уже традиция. Но есть и плюсы. Готовить Верунчик умеет. Не хочу знать, что она добавляет в кормбрикеты, но ее стряпня и правда ощущается едой.
Оладушки оказываются горкой мелких кругляшков коричневого цвета с запахом еще не отработанного масла.
– Никак они у меня как надо не получаются, чтоб не разваливались. Молока бы в тесто добавить.
– Чего добавить? Верунь, я понимаю, что ты за жизнь многое повидала. Но нет такого слова. Ты ж его сейчас придумала. Мол, чтоб не разваливались, надо по ним молотком постучать. Только «т» выкинула, потому что оно само на молоток похоже.
– Эх, вот ты Фома неверующий! А работал бы, общался бы с нормальными людьми, много чего бы знал. И про молоко, и про крышу там.
– Слушай, Вер, не начинай, а? Сколько можно говорить, я работаю. И неплохо. Откуда, думаешь, вот это все? – Я неопределенно обвел рукой половину отсека, где жила соседка. Когда мы разделяли обиталище, многое из нажитого осталось на ее части. Да и после я порой баловал ее подарками. Достать настоящую плиту было очень непросто. Особенно учитывая, что большинство людей, как и я поначалу, понятия не имели, что это.
В большинстве квартир на кухне только холодильник для брикетов. Ну и, может, примус для чайника, и то если у ячейки большие квоты на воду и ее прямо из крана пьют, а не рассол делают после мытья всего и всех.
Вера недовольно поджала губы.
– Знаю я твою работу. На чужой нужде наживаешься.
– Так если нужда есть, должен быть кто-то, кто ее удовлетворяет. Вер, я людям помогаю.
– Вот не надо. Ты не помогаешь. Ты с людей карточки берешь. Последнее у них забираешь.
– Ну так мне тоже как-то жить надо. А к кассе я не прикреплен.
– Вот и не говори, что помогаешь. Те, кто помогают, они, знаешь… Они за идею!
– Это кто у нас такой идейный?
– А те, кто крышу ищут.
Я тяжело вздохнул и закатил глаза. Каждый месяц у Веры появляется новая идея фикс. Не давая себя прервать, соседка заговорила быстрее.
– Ты представляешь, был один профессор, который понял, что крышу не обязательно искать именно наверху. Он разработал теорию мозайного… Мозаячьего… В общем, сборного пространства. Мол, самосбор – это когда головоломка сама себя собирает, и когда собирает неправильно, а так бывает чаще всего, то на границах кусочков получается что-то странное. Но это значит, что и крыша может быть где угодно, даже в самом низу. А потом его ученик
