с моими мыслями!
Человек в мантии (с грустной усмешкой). Мы лжем самим себе больше, чем всем людям на свете, Петрус. Мы можем пережить презрение других, но презрение к самому себе убило бы нас…
Петр. Я и так считаю себя бесхарактерным человеком… Не беспокойтесь. Простите — начинается день. Я верну ей фотографию и пойду спать. Я хочу долго спать… потому что это первый день без нее…
Делает шаг на сцену и замирает в изумлении.
Вспыхивает кинопроекция: знакомая комната в общежитии. На тахте сидит растерянный Вашек Краль, он надел поверх пижамы плащ. Напротив него, на стуле, тоже в плаще, сидит Лида Петрусова. Краль с облегчением поднимается.
Краль. Вот и ты…
Петр. Здравствуй, Лида…
Петрусова. Здравствуй, Петр…
Пауза.
Краль (берет полотенце, бормочет). Ну, я пошел купаться.
Волоча ноги, тащится по авансцене. Петрус приходит в себя.
Петр. Я не знал, что… Лида, прости, одну минутку!
Он поворачивается и у самого края авансцены догоняет Краля. Говорит ему тихо, настойчиво.
Петр. Вашек, прошу тебя, там внизу ждет Лида, не можешь ли ты...
Краль. Отвяжись ты от меня!
Дело принимает серьезный оборот, а Краль уже сыт по горло. Петр нерешительно возвращается.
Петр. Ты меня прости, но вчера вечером у нас было такое…
Петрусова. Она ждет внизу?
Петр (испуганно). Кто?
Петрусова подает ему фотографию, которая стояла прислоненная к приемнику. Отпираться нет смысла. Петр кивает.
Петр. Лида, я не знаю, кому понадобилось забегать вперед. Я бы сам тебе не позднее чем сегодня…
Петрусова. Не заставляй ее ждать.
Петр. Что?
Петрусова. Приведи же ее.
Петр. Что ты, нельзя — пять часов утра, и привратник… (под ее взглядом опускает голову). Может быть, лучше сначала нам с тобой…
Петрусова. Она имеет к этому делу такое же отношение, как ты и я.
Петр. Послушай, если бы ты приехала вчера — тогда, может быть… Но в эту минуту все уже решено, и нет ни малейшего повода к сценам.
Петрусова. Я приехала не для того, чтобы устраивать сцены.
Петр. Так позволь, по крайней мере, объяснить…
Входит Лида Матисова.
Лида. Петр! Не сердись, я вдруг испугалась, что тебе плохо…
Увидела незнакомую женщину, запнулась. Но гостья встает и самым обычным образом подает ей руку.
Петрусова. Петрусова. (Пауза). Садитесь. (Смотрит на обоих). Что вы собираетесь делать?
Лида. Мы? Но ведь это вы…
Петр (жене). Лида, я просил тебя…
Петрусова. Я только спрашиваю, что вы собираетесь делать. Знать это должны прежде всего вы.
Лида. Для меня решающим является ваше мнение.
Петрусова. Мое мнение? (Снимает очки и усталым жестом протирает глаза). Что касается меня, то я не стану вам поперек дороги… На развод я, разумеется, согласна.
Петрус смотрит на нее ошеломленно, Лида — со внезапно пробудившейся надеждой.
19
Проекция гаснет. Лида Петрусова выходит на авансцену, не переставая тереть глаза.
Человек в мантии. Восхищаюсь.
Петрусова. Чем?
Человек в мантии. Вашим самообладанием. Петрус назвал вашу гордость нечеловеческой, это звучит не очень-то красиво, но довольно точно.
Петрусова. Ошибаетесь. Владеть собой должен лишь тот, кто страдает, ненавидит или любит.
Человек в мантии. Это как раз ваш случай.
Петрусова (хочет возразить, но вдруг в ней прорывается подавляемое чувство; она говорит горячо, почти со слезами; это необычайно и страшно, как извержение давно погасшего вулкана). Да! Да! Вы правы! Ненавижу ее и люблю его! Люблю с первой минуты — и совершенно безнадежно. У меня был друг… его арестовали перед самым концом войны, а второго мая казнили. Петр был удивительно похож на него, но мне было уже… почти тридцать. Я делала все, чтобы не потерять его, чтобы — это унизительно — сравняться с той, с первой. Но и здесь была ошибка; тот, кто все время сравнивает себя с кем-то, кто в любую минуту проверяет свои чувства, — тот не может сохранить их непосредственность. Я уже не умела быть нежной, холодной или спокойной, я всегда была слишком нежной, слишком холодной, слишком спокойной или слишком раздраженной, пусть только на капельку больше, чем нужно, — но это была та самая капля, которая переполняет чашу. Конечно, я перестала быть естественной, и мое спокойствие выглядело истерическим, а моя истерия… вы ее видите! Я, которая с юных лет, даже в своем первом глубоком, безоглядном чувстве проповедовала полную свободу и взаимное доверие, — я теряла голову и дулась, как школьница, если Петр возвращался на несколько минут позже условленного времени. К счастью, я многое умела перебороть в себе, но ведь и невысказанные фразы остаются в мозгу, подобно заразным микроорганизмам, и плодят следующие… Потом Петр сказал о поездке в Китай. Предложил мне ехать с ним; а я вообразила, будто он хочет уехать один, хочет уйти от меня хоть так, если не может иначе… И я пошла работать в район… Нет! Если раньше я все отрицала, чтобы оправдать… то теперь сознаюсь: я виновата, виновата, я неправа и, следовательно, не имею права… Я не боюсь наказания, потому что самое тяжкое я сама наложила на себя. Отступаюсь. Ухожу с их дороги. Дальше они пойдут без помех, поскольку это зависит от меня.
Человек в мантии (с уважением, но скептически). Поскольку это зависит от вас…
Вспыхивает кинопроекция: маленькое кафе с надписью на окне, снаружи и внутри. Утренняя суета; из репродуктора льется веселая музыка. Лида и Петр сели за столик, напряженные, молчаливые. Подбежал с прибаутками официант.
Официант. Доброе утречко даме и пану, не угодно ли кофе? Сейчас достану! Масло и булочки перед прогулочкой, не так ли?
Петр не двигается, Лида слегка кивнула. Официант убежал. Взгляды Лиды и Петра скрестились, но он отвел глаза. Опять появился официант, расставляет посуду и болтает.
Официант. Прогноз погоды обещает похолодание, слыхали? Так что теперь нам только и остается, что греться кофейком да любовью, не так ли? (Тут только он как следует разглядел выражение лица Лиды и уловил настроение). Пардон…
Деликатно удаляется, смахивая салфеткой с соседних столов. Петр помешал кофе. На этот раз Лида берет его за руку.
Лида. Петр, что с тобой?
Петр. Ты еще спрашиваешь…
Лида. Я знаю… Тебе больнее… но, Петр, она безусловно честная… и умная; если она изменила свое решение, то знает почему! И это решение — в нашу пользу.
Петр (уныло). Это ты так думаешь.
Лида. А что?
Петр. Теперь еще хуже. Она великодушна, она уступает — это звучит. Это великолепно, понимаешь, а тебя затравят из симпатии к ней.
Лида. Кто?
Петр.
