в другое положение. А на самом конце вала находится… ну… последняя шестерня, которая передает это все на колеса, и они вертятся быстрее или медленнее. Понимаешь?
— Ага. А валы — это чего?
— Такие длинные палки или трубы. Кажется, их обычно три штуки, но я не уверена. Наверное, зависит от коробки.
— Варьк, гляди, уже указатель на Воронеж проехали, — подает голос тетя Лена. — Скоро уж и обедать можно.
— Ну ба-а-аушка! — огорчается Илья. — Ну чего ты влезла! Варька такая нормальная, когда про машины разговаривает!
— А в остальное время я что, сумасшедшая? — фыркаю я. — И не груби бабушке.
Илья корчит унылую рожу в зеркало заднего вида и, к моему большому счастью, замолкает.
Но спокойствие длится недолго. Почти сразу после проезда поворота на Воронеж дорога сужается чуть ли не в два раза и катастрофически портится. Машины вокруг меня начинают угрожающе толкаться и сбиваться в кучи, я стараюсь глядеть во все стороны сразу и мечтаю иметь три ноги для трех педалей. Решаю, наконец, ехать за какой-то «газелью», но она предательски сползает на обочину, а вокруг мельтешат иномарки одна другой дороже. В это же время начинается плавный, но очень затяжной подъем — кругом покрытые подсолнухами и пшеничными полями холмы. Ласточка теряет скорость, двигатель «не тянет», и я включаю передачи все ниже и ниже, пока не дохожу аж до второй. Машина издает такой рев, что, кажется, мотор сейчас оторвется и упадет на дорогу, и кое-как переваливает вершину подъема. Я с облегчением выдыхаю и включаю третью…
— Ой, — говорит Илья. — А там впереди пробка.
— Большая?
— Щас посмотрю… Один, два… пять километров!
— Че ты такое говоришь, Илюшка! — сердится тетя Лена. — Типун тебе на язык! Синоптики эти бессовестные жару напридумывали, ты — пробку…
И тут вся дорога действительно встает. Потом потихоньку трогается. Опять встает, опять трогается и начинает ехать в час по чайной ложке, спекаясь на жаре в общую железную массу.
— Выезжать надо было раньше! — не выдерживаю я.
— А кто искал лекарства? — отзывается Илья ехидно.
Обменявшись любезностями и открыв абсолютно все окна, мы тащимся дальше со скоростью не больше тридцати километров в час. Теперь за дорогой следить не так нужно, и я начинаю осматривать другие машины. У некоторых стекла плотно закрыты — видимо, кондиционер работает. У синей машины слева от меня, наоборот, все нараспашку, спереди из нее торчит чей-то локоть, а сзади — чьи-то босые грязные ноги. В следующей машине полная женщина обмахивается огромным веером из газеты. Из следующей несется отвратительная музыка типа рэпа, и ее вынужденно слушаем мы и еще машин десять. Справа от нас тянется огромный грузовик, у которого мы болтаемся почти под брюхом. Его водитель, щуплый, небритый и неопрятный, сидя в своем поднебесье, увлеченно грызет ногти. Я морщусь и стараюсь обогнать этот грузовик, но догоняю следующий, в котором водитель и вовсе похож на мафиози в черных очках. Он что-то жует и слушает шансон, перебивая громкостью рэп. Да уж, люди на дороге еще неприятнее, чем в поезде…
Илья и тетя Лена, оказывается, занимаются тем же, то есть разглядывают машины.
— Во! — вопит Илья и тычет в окно. — Сморите! Эти, с черной собакой, уже пятый раз мимо нас проехали! А этих, с ногами, мы все время перегоняем! А вон, смотрите, сколько там наро-о-оду! Этих мы тоже уже видели. Варь, а какая это модель? Жигули?
— По-моему, «Рено-Логан».
— А они на нас пялятся!
— Ну конечно, пялятся: ты бы еще погромче кричал, — я отворачиваюсь, но краем глаза невольно продолжаю следить за бирюзовым «Логаном». Как и Илья, я его помню: мы обгоняли друг друга еще до пробки, а теперь вот едем параллельно. В «Логане» окна тоже нараспашку, и в салон битком набиты люди: дурацкая гыгыкающая молодежь, которую я лично терпеть не могу, хоть и сама отношусь к ней по возрасту. Я слышу визгливо-кокетливые смешки девушки и деланный бас молодых людей, и это раздражает меня больше, чем шансон в грузовике. Вот из-за таких-то безответственных юнцов и происходят самые тяжелые аварии!
Проходит еще час, но картина пробки не меняется — разве только по обочинам появляются закипевшие машины с открытыми капотами. Я со страхом поглядываю на температуру своего двигателя, но первой сдается вовсе не Ласточка, а родственники, которые начинают хором требовать туалет и перекусить. Поскольку уже три часа дня, я соглашаюсь, хотя меня и грызет, что мы пока очень мало проехали.
Я съезжаю на пыльную обочину и останавливаюсь у «официального» трассового туалета. Это маленькая каменная будка, расположенная почему-то на некотором возвышении, на макушке лысого пустыря, намертво выжженного солнцем. Вокруг — ни одного высокого деревца, только серые чахлые кусты, а рядом на обочине — тьма других машин.
Илья бежит к каменной будке, почти сразу возвращается и, вздыхая, докладывает:
— Там занято.
— Ну так подожди немного, — говорю я.
— Там очередь. Они сказали, если я полезу, они меня пристукнут.
— Че жара с людьми-то делает, — печалится тетя Лена и, заговорщицки подмигнув, кивает на другую сторону будочки:
— А ты, Илюшка, иди, вон, в женский потихоньку…
Илья снова уходит, снова возвращается и на наши молчаливые вопросы машет рукой:
— Там еще сильнее занято. Там такая очередь, что та, которая в мужской, как будто совсем не очередь…
Тетя Лена снова находит выход:
— Ну и шут с ними: иди, вон, тогда в кустики да поехали…
Илья послушно идет и снова почти сразу возвращается с неоднозначным выражением лица.
— Что? — спрашиваем мы хором с тетей.
— Там тоже занято, — отвечает он и добавляет, убедительно вытаращившись: — ОЧЕНЬ занято.
Я стараюсь не думать, что такое ОЧЕНЬ занято, потираю болящие глаза и устало говорю:
— Давайте все-таки отъедем туда, где больше тени и… кустов, и можно нормально поесть.
Родственники охотно залезают в Ласточку, которая за время недолгой стоянки нагрелась, как печка. Минут двадцать мы едем, выглядывая нужное место, но деревья здесь близко к дороге не подходят, растут ниже, в полях, и в их тени уже торчат тысячи машин, непонятно как туда попавших с крутого склона: кто спит, кто устраивает пикники на бумажных скатертях, кто ковыряется в моторе… Увидев, что я на них гляжу, некоторые начинают махать и что-то орать — наверняка, по их мнению, нечто остроумное, а на деле — какие-нибудь глупости или пошлости. Я лично предпочитаю держаться от людей подальше, поэтому нахожу небольшой съезд в подсолнуховое поле с несколькими деревьями над ним и с облегчением встаю в тень. Кругом ужасная помойка, на обочине чего только не
