однажды он пожаловался на то, что девочки всегда хотят посмотреть, как он делает пи-пи.
Он. Берта тоже всегда смотрела… (совершенно без обиды, а очень удовлетворенно), часто. В маленьком саду, там, где редиска, я делал пи-пи, а она стояла перед воротами дома и смотрела.
Я. А когда она делала пи-пи, ты смотрел?
Он. Она ходила в клозет.
Я. И тебе было любопытно?
Он. Я же находился внутри клозета, когда она там была.
(Это верно; однажды хозяева рассказали нам об этом, и я вспоминаю, что мы это Гансу запретили.)
Я. Ты ей говорил, что хочешь войти внутрь?
Он. Я сам входил, потому что Берта разрешила. Это ведь не стыдно.
Я. И тебе нравилось видеть пипику?
Он. Да, но я ее не видел.
Я напоминаю ему сон в Гмундене: что за фант у меня в руке и т. д., и спрашиваю: «Ты в Гмундене хотел, чтобы Берта велела тебе сделать пи-пи?»
Он. Я никогда ей этого не говорил.
Я. А почему ты никогда ей этого не говорил?
Он. Потому что я никогда об этом не думал. (Прерывая себя.) Когда я обо всем этом напишу профессору, «глупость» очень скоро пройдет, правда?
Я. Почему ты хотел, чтобы Берта велела тебе сделать пи-пи?
Он. Не знаю. Потому что она смотрела.
Я. Ты думал о том, что она дотронется рукой до пипики?
Он. Да. (Переводя разговор на другую тему.) В Гмундене было очень весело. В маленьком саду, где растет редиска, есть небольшая куча песка, там я играл с лопаткой.
(Это сад, где он всегда делал пи-пи.)
Я. А в Гмундене, когда ты ложился в постель, ты трогал рукой пипику?
Он. Нет, еще нет. В Гмундене я так хорошо спал, что совсем не думал об этом. Только на улице…[29] и теперь я это делал.
Я. А Берта никогда не трогала рукой твоей пипики?
Он. Она этого никогда не делала, потому что я никогда ей об этом не говорил.
Я. А когда тебе этого хотелось?
Он. Однажды в Гмундене.
Я. Только один раз?
Он. Да, часто.
Я. Всегда, когда ты делал пи-пи, она смотрела; может, ей было любопытно, как ты делаешь пи-пи?
Он. Наверное, ей было любопытно, как выглядит моя пипика?
Я. Но и тебе тоже было любопытно; только у Берты?
Он. У Берты и Ольги.
Я. У кого еще?
Он. Ни у кого другого.
Я. Но ведь это не так. У мамы тоже?
Он. У мамы тоже.
Я. Но ведь теперь тебе это уже не любопытно. Ты же знаешь, как выглядит пипика у Ханны?
Он. Но ведь она вырастет, правда?[30]
Я. Да, конечно, но когда она вырастет, то все же не будет выглядеть как твоя.
Он. Я это знаю. Она будет такой (то есть такой, как теперь), только больше.
Я. В Гмундене тебе было любопытно, как мама раздевалась?
Он. Да, и у Ханны, когда ее купали, я видел пипику.
Я. И у мамы тоже?
Он. Нет!
Я. Тебе противно, когда ты видишь мамины панталоны?
Он. Только когда я увидел черные, когда она их купила; тогда я плююсь, но, когда она их надевает или снимает, я не плююсь. Я плююсь потому, что черные панталоны такие же черные, как люмпф, а желтые – как пи-пи, и тогда я думаю, что должен сделать пи-пи. Когда мама носит панталоны, я их не вижу, ведь у нее сверху платье.
Я. А когда она снимает платье?
Он. Тогда я не плююсь. Но когда они новые, они выглядят как люмпф. А когда они старые, краска сходит, и они становятся грязными. Когда их купили, они совсем чистые, а когда они дома, они уже сделались грязными. Когда их купили, они новые, а когда их не купили, они старые.
Я. Значит, от старых тебе не противно?
Он. Когда они старые, они ведь намного чернее, чем люмпф, правда? Они немножко чернее[31].
Я. Ты часто бывал с мамой в клозете?
Он. Очень часто.
Я. Тебе там было противно?
Он. Да… Нет!
Я. Тебе нравится быть рядом, когда мама делает пи-пи или люмпф?
Он. Очень нравится.
Я. Почему так нравится?
Он. Я этого не знаю.
Я. Потому что ты думаешь, что увидишь пипику?
Он. Да, я тоже так думаю.
Я. Но почему в Лайнце ты никогда не хочешь идти в клозет?
(В Лайнце он всегда просит, чтобы я его не водил в клозет; однажды он испугался шума воды, спущенной для промывки.)
Он. Наверное, потому, что создается шум, когда спускают воду.
Я. Ты этого боишься?
Он. Да!
Я. А здесь, в нашем клозете?
Он. Здесь – нет. В Лайнце я пугаюсь, когда ты спускаешь воду. Когда я в нем и стекает вода, тогда я тоже пугаюсь.
Чтобы показать мне, что в нашей квартире он не боится, он просит меня пойти в клозет и спустить воду. Затем он мне объясняет: «Сначала делается сильный шум, а потом послабее (когда низвергается вода). Когда делается сильный шум, я лучше останусь внутри, когда создается слабый, я лучше выйду наружу».
Я. Потому что ты боишься?
Он. Потому что мне всегда очень нравится видеть сильный шум… (поправляет себя) слышать, и тогда я лучше останусь внутри, чтобы хорошо его слышать.
Я. О чем тебе напоминает сильный шум?
Он. Что в клозете я должен сделать люмпф.
(Стало быть, о том же самом, что и черные панталоны.)
Я. Почему?
Он. Не знаю. Я это знаю: сильный шум звучит так же, как когда делают люмпф. Большой шум напоминает о люмпфе, маленький – о пи-пи.
(Ср. черные и желтые панталоны.)
Я. Слушай, а не имел ли омнибус тот же цвет, что и люмпф?
(По его словам – черный.)
Он (весьма озадаченный). Да!
Я должен здесь вставить несколько слов. Отец задает слишком много вопросов и исследует по собственным заготовкам, вместо того чтобы
