Черные – это тоже панталоны, только они были черные. (Прерывая себя.) Слушай, я рад; я всегда очень рад, когда могу написать профессору.
Я. Почему ты сказал «фу»? Тебе было противно?
Ганс. Да, потому что я их увидел. Я подумал, что нужно сделать люмпф.
Я. Почему?
Ганс. Не знаю.
Я. Когда ты видел черные панталоны?
Ганс. Однажды давно, когда у нас была Анна (наша служанка), у мамы, она только что принесла их после покупки домой.
(Эти сведения подтверждаются моей женой.)
Я. И тебе тоже было противно?
Ганс. Да.
Я. Ты маму видел в таких панталонах?
Ганс. Нет.
Я. А когда она раздевалась?
Ганс. Желтые однажды я уже видел, когда она их купила. (Противоречие! Когда мама купила желтые, он их увидел впервые.) В черных она ходит также сегодня (верно!), потому что я видел, как она их утром снимала.
Я. Что? Утром она снимала черные панталоны?
Ганс. Утром, когда она уходила, она сняла черные панталоны, а когда вернулась, она еще раз надела черные панталоны.
Я расспрашиваю свою жену, потому что мне это кажется бессмыслицей. Она также говорит, что это совершенно неверно, – разумеется, уходя из дома, она не переодевала панталоны. Я тут же спрашиваю Ганса: «Ты же говорил, что мама надела черные панталоны, а когда уходила, она их сняла, а когда пришла, она еще раз их надела. Но мама говорит, что это не так».
Ганс. Мне так кажется. Наверное, я забыл, что она их не снимала. (Раздраженно.) Оставь меня наконец в покое.
Для разъяснения этой истории с панталонами я здесь замечу: Ганс явно лицемерит, когда прикидывается довольным, что может теперь поговорить на эту тему. В конце он сбрасывает маску и становится грубым по отношению к своему отцу. Речь идет о вещах, которые раньше доставляли ему много удовольствия и которых теперь после наступившего вытеснения он очень стыдится, которые, по его словам, ему противны. Он откровенно лжет, чтобы увиденной смене мамой панталон приписать другие поводы; в действительности снимание и надевание панталон находится во взаимосвязи с «люмпфом». Отец точно знает, в чем здесь дело и что Ганс хочет скрыть.
Я спрашиваю свою жену, часто ли Ганс был рядом с ней, когда она отправлялась в клозет. Она говорит: да, часто, он «клянчит» до тех пор, пока она ему этого не разрешает; так делают все дети.
Отметим для себя, однако, сегодня уже вытесненное желание видеть, как мама делает люмпф.
Мы гуляем перед домом. Он очень весел, и, когда он беспрестанно скачет туда и сюда, словно лошадь, я спрашиваю: «Послушай, кто, собственно, лошадь в омнибусе? Я, ты или мама?»
Ганс (сразу). Я, я – молодая лошадь.
Когда во время самой сильной тревоги он испытывал страх при виде скачущих лошадей и спрашивал меня, почему они это делают, я, чтобы его успокоить, сказал: «Знаешь, это молодые лошади, которые скачут, как мальчишки. Ведь ты тоже скачешь, и ты – мальчик». С тех пор при виде скачущих лошадей он говорит: «Это верно, это молодые лошади!» Поднимаясь в свою квартиру по лестнице, я почти машинально спрашиваю: «Ты играл в Гмундене с детьми в лошадку?»
Он. Да! (Задумчиво.) Мне кажется, что я там получил мою «глупость».
Я. Кто был лошадкой?
Он. Я, а Берта была кучером.
Я. Быть может, ты упал, когда был лошадкой?
Ганс. Нет! Когда Берта сказала: «Но!» – я быстро побежал, почти поскакал[25].
Я. А в омнибус вы никогда не играли?
Ганс. Нет, в обычные телеги и в лошадку без телеги. Ведь когда у лошадки есть телега, она может бегать и без телеги, а телега может оставаться дома.
Я. Вы часто играли в лошадку?
Ганс. Очень часто. Фриц (как известно, тоже сын домохозяина) однажды тоже был лошадкой, а Франц кучером, и Фриц так быстро бежал, что однажды наступил на камень, и у него пошла кровь.
Я. Может быть, он упал?
Ганс. Нет, он опустил ногу в воду, а потом обернул ее платком[26].
Я. Ты часто был лошадью?
Ганс. О да.
Я. И там ты получил «глупость».
Ганс. Потому что они всегда говорили: «Из-за лошади» и «Из-за лошади» (он подчеркивает это «из-за»); и, наверное, потому, что они так говорили: «Из-за лошади», я и получил «глупость»[27].
Некоторое время отец тщетно исследует другие пути.
Я. Они что-нибудь рассказывали о лошади?
Ганс. Да!
Я. А что?
Ганс. Я это забыл.
Я. Может быть, они что-нибудь рассказывали о пипике?
Ганс. О нет!
Я. Там ты уже боялся лошадей?
Ганс. О нет, я совсем не боялся.
Я. Может быть, Берта говорила о том, что лошадь…
Ганс (прерывая). Делает пи-пи? Нет!
10 апреля я продолжаю вчерашний разговор и хочу узнать, что означало «из-за лошади». Ганс не может вспомнить; он знает только, что утром несколько детей стояли перед воротами дома и говорили: «Из-за лошади, из-за лошади». Он сам тоже там был. Когда я становлюсь настойчивее, он заявляет, что дети вовсе не говорили: «Из-за лошади» – и что он неправильно вспомнил.
Я: «Ведь вы часто также бывали в конюшне и, наверное, говорили о лошади?» – «Мы ничего не говорили». – «О чем же вы разговаривали?» – «Ни о чем». – «Вас было так много детей, и вы ни о чем не говорили?» – «Кое о чем мы уже говорили, но не о лошади». – «О чем же?» – «Теперь я этого уже не знаю».
Я оставляю эту тему, потому что сопротивление явно слишком велико[28], и спрашиваю: «Тебе нравилось играть с Бертой?»
Он. Да, очень нравилось, а с Ольгой – нет; знаешь, что сделала Ольга? Грета там наверху однажды мне подарила бумажный мяч, а Ольга его разорвала. Берта никогда бы не разорвала мяч. С Бертой мне очень нравилось играть.
Я. Ты видел, как выглядит пипика Берты?
Он. Нет, но я видел пипику лошади, потому что я всегда бывал в конюшне и там видел пипику лошади.
Я. И тут тебе стало интересно узнать, как выглядит пипика у Берты и у мамы?
Он. Да.
Я напоминаю ему, что
