дать высказаться малышу. Из-за этого анализ становится неясным и ненадежным. Ганс идет своим собственным путем и ничего не делает, когда его хотят с него сманить. Очевидно, что его теперь интересует люмпф на пи-пи; почему – мы не знаем. История с шумом прояснена столь же малоудовлетворительно, как и история с желтыми и черными панталонами. Я подозреваю, что его тонкий слух очень хорошо заметил различие в шуме, когда мочится мужчина или женщина. Однако анализ несколько искусственно втиснул материал в противоположность обеих потребностей. Читателю, который пока еще сам анализа не проводил, я могу только дать совет не пытаться понять все сразу, а уделять беспристрастное внимание всему происходящему и ожидать дальнейшего.
11 апреля. Сегодня утром Ганс снова приходит в комнату, и, как во все последние дни, его выставляют.
Позднее он рассказывает: «Послушай, что я подумал: Я сижу в ванне[32], тут приходит слесарь и отвинчивает ее[33]. Затем он берет большое сверло и бьет меня в живот».
Отец переводит для себя эту фантазию.
«Я в кровати у мамы. Тут приходит папа и меня прогоняет. Своим большим пенисом он оттесняет меня от мамы».
Пока мы хотим воздержаться от своего суждения.
Затем он рассказывает нечто другое, что он себе выдумал: «Мы едем в поезде в Гмунден. На станции мы надеваем одежду, но не успеваем, и поезд уходит вместе с нами».
Позднее я спрашиваю: «Ты когда-нибудь видел, как лошадь делает люмпф?»
Ганс. Да, очень часто.
Я. Она производит при этом сильный шум?
Ганс. Да!
Я. Что напоминает тебе этот шум?
Ганс. Как будто люмпф падает в горшок.
Лошадь в омнибусе, которая падает и производит ногами шум, наверное, и есть люмпф, который падает и производит при этом шум. Страх перед дефекацией, страх перед тяжело нагруженной телегой в общем и целом соответствует страху перед тяжело нагруженным животом.
Этими окольными путями начинает для отца неясно вырисовываться истинное положение вещей.
11 апреля за обедом Ганс говорит: «Эх, если бы у нас в Гмундене была ванна, тогда мне не нужно было бы ходить в баню». Дело в том, что в Гмундене, чтобы его помыть, его всегда водили в расположенную поблизости баню, против чего он обычно с бурными рыданиями протестовал. Также и в Вене он всегда вопит, когда его, чтобы искупать, сажают или кладут в большую ванну. Он должен купаться стоя или на коленях.
Эти слова Ганса, который теперь начинает давать пищу анализу самостоятельными высказываниями, устанавливают связь между обеими последними фантазиями (о слесаре, отвинчивающем ванну, и о неудавшейся поездке в Гмунден). Из последней фантазии отец справедливо сделал вывод об антипатии к Гмундену. Впрочем, это опять хорошее напоминание о том, что материал, всплывающий из бессознательного, следует понимать не с помощью предыдущего, а с помощью последующего.
Я спрашиваю его, чего он боится.
Ганс. Того, что я упаду.
Я. Но почему ты никогда не боялся, когда тебя купали в маленькой ванне?
Ганс. Потому что я в ней сидел, потому что я не мог в ней лечь, ведь она была слишком маленькая.
Я. А когда ты в Гмундене катался на лодке, ты не боялся, что упадешь в воду?
Ганс. Нет, потому что я держался руками и не мог там упасть. Я боюсь, что упаду, только тогда в большой ванне.
Я. Тебя ведь купает мама. Разве ты боишься, что мама тебя бросит в ванну?
Ганс. Что она уберет руки и я упаду в воду с головой.
Я. Ты же знаешь, что мама любит тебя, ведь она не уберет руки.
Ганс. Я так подумал.
Я. Почему?
Ганс. Этого я точно не знаю.
Я. Быть может, потому, что ты плохо себя вел и поэтому подумал, что она тебя больше не любит?
Ганс. Да.
Я. А когда ты присутствовал при купании Ханны, быть может, тебе хотелось, чтобы мама отняла руки и Ханна упала?
Ганс. Да.
Мы думаем, что отец совершенно правильно догадался об этом.
12 апреля. На обратном пути из Лайнца в вагоне второго класса Ганс, увидев черную кожаную обивку, говорит: «Фу, я плююсь; когда я вижу черные панталоны и черных лошадей, я тоже плююсь, потому что должен сделать люмпф».
Я. Быть может, ты увидел у мамы что-нибудь черное, что тебя испугало?
Ганс. Да.
Я. И что же?
Ганс. Я не знаю. Черную блузку или черные чулки.
Я. Быть может, ты увидел черные волосы на пипике, когда ты был любопытным и подглядывал?
Ганс (оправдываясь). Но я пипики не видел.
Когда он однажды вновь испугался, увидев, как из ворот двора напротив выезжала телега, я его спросил: «Не похожи ли эти ворота на попку?»
Он. А лошади – люмпфи!
С тех пор каждый раз, когда он видит, как выезжает телега, он говорит: «Смотри, идет „люмпфи“». Форма «люмпфи» для него совершенно несвойственна, она звучит как ласкательное имя. Моя невестка всегда называет своего ребенка «вумпи».
13 апреля он видит в супе кусок печенки и говорит: «Фу, люмпф». Он явно с неохотой ест и рубленое мясо, потому что по форме и цвету оно напоминает ему люмпф.
Вечером моя жена рассказывает, что Ганс был на балконе, а затем ей сказал: «Я подумал, что Ханна была на балконе и упала вниз». Я ему часто говорил, что, когда Ханна на балконе, он должен за ней присматривать, чтобы она не подходила близко к перилам, сконструированным слесарем-сецессионистом[34] весьма неумело, с большими отверстиями, которые мне пришлось заделать проволочной сеткой. Вытесненное желание Ганса весьма прозрачно. Мама спрашивает его, не было бы ему лучше, если бы Ханны вообще не существовало, на что он отвечает утвердительно.
14 апреля. Тема, касающаяся Ханны, находится на переднем плане. Он, как мы помним из прежних записей, испытывал огромную антипатию к новорожденному ребенку, отнявшему у него часть родительской любви; эта антипатия не исчезла полностью еще и теперь и только отчасти сверхкомпенсирована чрезмерной нежностью[35]. Он уже часто высказывался, что аист не должен больше приносить детей, что мы должны дать аисту денег, чтобы тот не приносил больше детей из большого сундука, в котором находятся дети. (Ср. страх перед
