уверяла Анна.
Они подставляли прозрачные ладони под свет круглой луны, потому что так можно было получить дополнительные силы и мудрость.
– И, если ты в это не веришь, тогда я подам на развод, – угрожала хорошенькая Аня, рождённая быть канатоходцем, коллекционирующим чужие тени.
– А что, если и я всего лишь тень? – она расстегивала пуговицы на рукавах его теплой рубашки, – а, что если и ты? И все мы не люди, а только тени?
– Тогда кто же настоящий? – подыгрывал молодой жене доктор Н.
– Да‑да, кто же настоящий? Налей мне немного виски.
Так, постепенно, она начала спиваться, обворовывая его маленький кухонный бар. В свои двадцать восемь Анна выглядела почти на сорок, а фиолетовые пятна под печальными глазами выдавали частые бессонные ночи. Она была свободной писательницей, но в последнее время всё чаще повторялась и путалась. Её перестали издавать, и она молча упрекала своего гениального мужа, вернувшего жизнь, но забравшего нечто большее.
– Дорогая, может быть, алкоголь не выход? – прошептал доктор Н., гладя её мягкую спину.
– Разве не ты сам первым ответил на этот вопрос? – она устало перевернулась на другой бок и ещё сильнее прижала к себе подушку; муж больше не мог с ней воевать.
«И я то и дело слышу: какая же ты счастливая, Анька! У тебя гениальный муж, знаешь, сколько женщин грызет локти от зависти, мечтая о том же для себя? Не знаю, и знать не хочу. Видно, я не из тех сумасшедших, которые только и делают, что заботятся о своей репутации. Моё замужество было ошибкой; о, лучше бы я умерла тогда», – читал он в её дневнике. В такие минуты хотелось уйти в бордель, чтобы на несколько часов забыть об этом бесполезном пьяном теле на мятой простыне. Но Аня родила ему сына, и поэтому приходилось терпеть её выходки женщины.
– Папа, если я стану хирургом, то смогу затмить тебя?
Шапка кудрей от мамы, немного узкие синие глаза от папы и непоколебимая самоуверенность. Он умел ходить по горячим следам уходящего на покой солнца и заплетать косички из свежих капель на макушках звезд. На четырехколёсном велосипеде курносый мальчишка объездил добрую половину планеты, чтобы лучше понимать опрометчивых людей. В рюкзаке у него было большое будущее, в карманах джинсовых брюк – необузданная жажда жизни. Мало кто мог не позавидовать этому амбициозному пареньку с медицинского факультета.
– Мама, если всю жизнь спасать других людей, тебя возьмут в рай?
– Не верь тем олухам, которые всё это придумали, – раздражённо бросала Анна, – Есть только луна, и когда ты умрешь, то, может быть, окажешься внутри. Впрочем, ты обязательно окажешься, ведь луна любит сильных.
Доктор Н. громко смеялся, слушая объяснения этой отчаянной язычницы, и думал: «Для какой цели Бог позволил мне сохранить ей жизнь?»
– Для меня, папа, – улыбался любимый сын.
Отец с недоумением качал головой: «Он подслушивает мои мысли?»
– Для меня, папа… Весь мир для меня, мне иногда кажется…
– Что за ерунду ты говоришь? Эгоистично так рассуждать, сынок!
– У меня обязательно получится затмить тебя, папа. Я сделаю научное открытие, чтобы люди смогли стать счастливыми. И когда я умру, луна обязательно впустит меня к себе погреть озябшие ноги.
Доктор Н. лёг рядом с женой и накрылся одеялом с головой, сбегая от бессмертных детских страхов. Почти полчетвёртого, и новый день уже наступил… Что ожидать от очередного «сегодня?» Если бы каждый из нас мог это знать!.. Но разве знание могло бы спасти от этого полчища крыс‑ошибок, жадно надкусывающих твёрдую плоть? Нет, никогда и ничто не может спасти и защитить человека; всегда есть сопротивление, которое последний оказывает в самый неблагоприятный момент. И где бродит эта комическая аферистка‑интуиция?
Доктор Н. медленно погружался в долгий томительный сон без снов, а где‑то там, за окном, продолжал стучать бездарный барабанщик‑дождь, слышались глупые песни засидевшихся подростков, светила обманщица‑луна, манившая к себе, в себя, якобы погреть ноги…
Тусклый свет.
Ядовитое одиночество.
Слабое дыхание умирающего.
Острый скальпель беспомощно сверкает в слабой руке.
Пожалуйста, не умирай. Я сделаю всё, что в моих силах.
Аня в слезах, под крепким алкоголем. Дурак, бездарь, тварь! Сейчас же позови другого врача, я требую! Это наш сын!
Нервная самонадеянность и дрожащие руки. Вот потому‑то я и должен сделать это сам. В больнице нет хирурга опытнее меня.
Аня обрывает телефонные провода. Ты не сможешь, ты не сможешь! Как же ты не понимаешь? Ты не можешь резать собственного сына!
Испуганные ассистенты с бескровными лицами. Доктор, вам нужно отдохнуть. Хирург Рувимов сделает операцию вашему сыну. А вы…
Доктор Н. вне себя топчет разгневанными ногами. Уходите! Оставьте меня одного! Я справлюсь! Это мой сын, и я не имею права на ошибку. Ваш Рувимов – жалкий дилетант!
Окровавленное тело. Слабое сердце. Авария. Никто не застрахован.
Доктор Н. чувствует приступ головокружительной тошноты. Силится разобрать знакомые черты, но видит только застывшую равнодушную гримасу. И он сейчас тоже должен стать таким же равнодушным; отстраниться, представить, будто это не сын вовсе…
Но это сын, сын, сын, и он истекает кровью, и его жизнь медленно, по капелькам, покидает изувеченное тело; доктор поднимает скальпель; нужно верить в чудо, ведь он никогда прежде не делал ошибок, верно? Но ведь никогда прежде перед ним на больничной койке не лежал родной сын. И как можно его спасти, если не смеешь даже поднять глаз? Может быть, правда, позвать Рувимова? Признать свою слабость, отступить, запереться в кабинете и отчаянно молиться луне, чтобы пока ещё не забирала? Нет, определенно, нет, Рувимов никуда не годится, ни в коем случае нельзя доверять жизнь собственного сына этому горе‑хирургу. Надо действовать. Нужно просто не думать о возможном промахе. И почему именно сейчас должна произойти эта треклятая ошибка?
Аня сняла голубой халат и, обнажённая, забралась на подоконник, чтобы прощупать дорогу на луну. Хитрая и самодовольная, луна гордо скользила по небу, как по льду, и держалась так, как будто нет никого могущественнее. Дверцы маленького жёлтого гробика распахнулись, и бледная Анна пронзительно закричала, потому что луна досказала всё; и не было смысла звонить в больницу и спрашивать, больше вообще не было смысла. Как хищная рыба, луна поплыла вслед за очередным прохожим, коварно подмигивая, отмеряя срок…
Доктор Н. тесно прижался к холодной стене. Он почти задыхался от резкого приторного запаха крови и не мог сдвинуться с места. «Врач от Бога, – одними губами бормотал он. – Никогда не совершает ошибок…»
IN MEMORIAM
Меня разбудили крики бесноватых чаек. В такие минуты кажется, что эти с виду невинные существа давно породнились с Дьяволом. Я приподнялась и взглянула на часы. Полшестого утра, а мне никуда не нужно торопиться. Всё же я нехотя встала с кровати и, стуча босыми ногами по холодному полу, распахнула окно.
Хитроумный ветер-путешественник шелестел нежно-зелёными листьями, точно переворачивал страницы утренней газеты. Он пытался прочесть отдельные строки, но слова рассеивались, как дым последней сигары задумчивого философа. Мысли вырывались из-под опеки навязчивого разума, уступая место мечтам…
Я завариваю кофе и забираюсь на подоконник. Неугомонные чайки осыпают жителей города проклятиями, ругая за несовершенство, трусость и праздность. Если бы мы захотели, то смогли бы подняться выше и попробовать облака на вкус. Какой он? Приторно-сладкий? Или, наоборот, что-то похожее на горький шоколад?
Бог знает, сколько времени я наблюдаю за новорождённым утром, прислонившись щекой к стеклу. Вот уже небо становится светло-голубым, как ситцевое платье фарфоровой куколки, которая с завистью следит за каждым невольным жестом хозяйки.
В здании офиса, прямо напротив моего дома, зажигается
