со звоном выстрелила в пол. — Я тебе сказала? Сказала. Хочешь кроссовки? Будь добр прибраться. И вымыть пол!
— Еще пол? — выдохнул из-под кома сын.
— Вылизать! Быстро!
Сын тряхнул ногой и что-то буркнул.
— Я не слышу! — наклонилась Натка.
— Хрош.
— Не поняла. Громче.
— Хорошо, — отчетливей повторил сын.
— Прекрасно. Ведро и швабра сам знаешь, где. И давай, не откладывай.
— Сейчас.
Игорь пошевелился и сел.
— А кроссовки точно будут?
— Будут, — кивнула Натка. — Завтра идем. У отца — холодильник, у нас — кроссовки. Давай-давай, — она глазами показала в сторону двери, — вперед, скоро уже спать ложиться.
— Сейчас.
Натка вышла в прихожую. Пока прибирала ботинки, сын прошел мимо. В ванной зашумела вода. Через несколько секунд Игорь с ведром и шваброй, показывая, как ему это неприятно и тяжело, проковылял к себе.
— Отца-то не видел? — крикнула ему вслед Натка.
— С чего? — спросил сын.
Ведро звякнуло в комнате.
— Вообще-то он тебя искать пошел.
— Ага, отец найдет, жди. Он ни хрена найти не может.
Громко шмякнула швабра.
— Мой давай, — сказала Натка.
— Я мою.
Нет, расстегиваться было рано. Лаголев, конечно, та еще пародия на человека, но все ж не совсем чужой. Чуть ли не двадцать лет совместной жизни. Это какая бы свадьба была? То ли хрустальная, то ли фарфоровая. Не дотянем.
Натка втиснула ноги в сапожки, тоже старые, дешевые, того и гляди развалятся. Лет пять им уже, наверное. Год-то точно.
— Я выскочу минут на десять! — крикнула она сыну.
— За отцом, что ли? — отозвался Игорь.
— Ты комнату мой.
На лестничной площадке было светло, а вот пролет уже терялся во тьме. На всякий случай Натка, спускаясь, то и дело ладонью касалась стены. Во тьме, слава богу, не было видно, грязная ли стена, что на ней написано и чем. И все ради Лаголева, от которого подобного не дождешься. На черта вообще? Подумав это, она чуть не поднялась обратно.
У почтовых ящиков под светом тусклой лампочки, заплывшей больной желтизной, сунув руки в карманы джинсов, мерзла невысокая фигура.
— Лаголев?
Муж мгновенно стал похож на фрица, которого застали врасплох. Вжался в простенок между ящиками, лицо сделалось испуганно-пустым.
— Я это…
Он рванул к подъездной двери.
— Стой!
Лаголев обернулся.
— Я сейчас еще по дорожкам…
— Не надо, — сказала Натка.
— Почему? Игорюшка нашелся? — Лаголев побледнел. — Его нашли? Он где, в мили… в полиции?
Натка вздохнула.
— Ты почему здесь стоишь?
— Грелся, Нат. Холодно. Я до Серого переулка дошел, потом до стройплощадки. Везде темно, Игоря нет.
— Он дома, — сказала Натка, хотя ее так и подмывало послать его по какому-нибудь заковыристому маршруту, чтобы пострадал, померз, потерзался.
— Как? — удивился Лаголев.
— Уже с полчаса.
Натка повернулась и зашаркала наверх. Объяснять ему еще! Раздражение к мужу вернулось. Хорошо, хоть сам не потерялся. А мог. Она тоже — с чего вдруг подпрыгнула и побежала искать? Дура набитая.
— Ты серьезно? — спросил снизу Лаголев.
Натка через перила посмотрела вниз, на его задранное лицо. Из-за расстояния и света оно выглядело пятном с провалом рта.
— Да.
— Как же он мимо меня?
Этот вопрос ответа не требовал. Господи, ну, слепой ты, слепой, чего об этом спрашивать? Зрение лечи.
В коридоре поблескивала свежая лужа, в ванной ведро и швабра были кинуты как попало, полотенце для рук лежало на полу.
— Игорь!
Скинув сапожки, Натка зашла к сыну. Вымыто, конечно, было плохо, но, по крайней мере, она увидела, что пол в центре и под столом протерт, а прежний бардак уменьшился в размерах, переместившись частью, скорее всего, в шкаф и под кровать.
— Все, я вымыл, — сказал сын, отвернув голову от телевизора с присоединенной приставкой.
Он играл. По экрану бегал непонятный человечек.
— Я вижу, — сказала Натка. — Но углы, я смотрю, сухие.
— Там шваброй не дотянешься.
— Что ж, завтра перемоешь.
— Ма-ам, — заныл Игорь, щелкая кнопками, — я же сделал все, что ты сказала!
— Перемоешь.
— Ну, бли-ин!
Сын отбросил джойстик, и тот брякнул об пол.
— Утром перемоешь, я проверю, а потом идем за кроссовками, — сказала Натка.
— Тогда и за мороженым!
— Хорошо. Выключай все.
Натка вышла, закрыла дверь. В прихожей уже возился Лаголев, пристраивая свою куртку на вешалку.
— Я спать, — сказала ему Натка.
— Мне снова на кресло? — спросил Лаголев.
— Разумеется.
— Ну, я так спросил. Думал, вдруг…
Натка сузила глаза. Неуклюжий тупица!
— Неужели героем себя почувствовал? В подъезде постоял, и я тут же должна и место под боком тебе устроить, и сексом одарить?
Лаголев покраснел.
— Я просто…
— Все!
От злости едва не свело челюсти. Натка шагнула в большую комнату, которую вынуждена была делить с Лаголевым. А как? А так! Все-таки муж и жена. Может, к сыну его переселить? Вот будет цирк.
— Не входи пока.
Она притиснула дверь плотнее, подняла сиденье дивана-книжки. Скрежетнул, клацнул механизм. Лаголевские простыню и плед, достав из диванной ниши, она швырнула ему на кресло и, надавив, заставила диван разложиться в кровать. У Лаголева вечно с первого раза не получалось. Ну, на то он и Лаголев.
Свое постельное белье Натка взяла из комода, застелила, кинула подушку и принялась раздеваться сама. Кофта, платье, колготки. В зеркале напротив отразилась женщина в черном лифчике и синих трусиках. Ничего особенного. И грудь, уже, простите, и на бедрах… За это бьется Максим Сергеевич?
Натка погладила себя по животу. Нет, живот еще хорош, с Лаголевым не разжиреешь, держит жену в форме. Да и сама, как лошадь… Приблизившись к зеркалу, она помяла, потискала лицо пальцами.
Круги. И морщины. Все, с этим теперь и жить. До старости. А как жить? Ох, устала, устала, вечно кричи, вечно добивайся, чтоб хоть как-то, хоть с грехом пополам, словно никому ничего не надо. Не разглядеть уже, что в глазах. Но уж не веселье. Одичала. Осатанела. Отпуск в октябре, сейчас никто не даст, скорее, выгонят без выходного пособия. А поваляться бы где-нибудь на пляжу…
— Ната.
Лаголев поскребся в дверь. Руки сами дернулись прикрывать интимные места. Почему? Зачем? Муж же. Ладно, примем это насчет того, чтобы не распалился на ночь глядя. Еще целоваться полезет, жалей его потом.
— Чего? — спросила Натка.
— Уже можно?
— Нет. Еще минуту.
Она быстро набросила на себя ночную рубашку и выключила люстру, оставив гореть слабосильный торшер. Лаголеву хватит. Легла.
— Можно!
Вошел. На цыпочках. Будто боялся разбудить. Ну вот что с человеком? Она что, может заснуть за секунду? Натка раздраженно засопела.
— Лаголев, — приподняла она голову с подушки, — прекращай цирк.
— Какой?
— Ложись нормально.
— Извини.
Натка перевернулась на другой бок. Даже под закрытыми веками Лаголев маячил тенью,
