Выгреб жар огня былого.
Но не впрок проказы эти —
Заслужил паршивец плети!
Тот, кто ловит всех на свете,
Пойман в собственные сети.
Поступил он против правил,
Он сперва со мной лукавил
И возлюбленную славил,
А потом себе оставил.
Он мена поссорил с тою,
Чьей улыбки я не стою,
Клятвой ложной и пустою
Завладел он красотою.
Боги, грешнику поверьте,
Это пламя горше смерти,
Купидонов пыл умерьте —
Так в геенне жарят черти.
Пусть любая недотрога
На меня взирает строго,
До заветного порога
Мне заказана дорога.
(Р. Дубровкин)
[ТРИДЦАТЬ ШЕСТОЕ]
Поступает Венера по прихоти своей (то есть обещает зело-зело красивую [возлюбленную]), а такоже объясняет причину, почему предала его (поэта) жена его
Но само стихотворение находится у Гашпарне Петё
На мелодию песни «Лишь тоска и горе»
Намедни Купидон мне передал поклон
от матери, Венеры[66]
.........................
...........
.........................
...........
(Ю. Гусев)
ТРИДЦАТЬ СЕДЬМОЕ
Сочиненное, когда (поэт) развелся со своей женой; (поэт) напоминает Купидону о том, что через него обещала ему Венера: коли расстанется он мирно с женою своею, то достанется ему Юлия, кою Купидон показал ему и расхвалил
На ту же мелодию
Великий Купидон, сердечный свой закон
диктующий Вселенной,
Ты помнишь: мать твоя сказала чрез тебя,
что скоро, несомненно,
Ты для меня легко найдешь замену той,
кто мне нашел замену?
Ответил Купидон: несчастьем ты сражен,
слуга мой достославный.
Тебя я привечал, тебя и огорчал,
но ты служил исправно.
Утешься: вышел срок, и я сдержу зарок,
в несчастье не оставлю.
Вот Юлия, друг мой, ты не найдешь такой
красы на свете белом.
Дала ей прелесть мать, чтоб взгляды поражать,
а я — свой лук и стрелы,
Мой мед в ее губах, мой жар в ее очах,
ей доверяйся смело.
Свой взор, свой смех, свой нрав, в один букет собрав,
вручил я деве милой,
Ее своим умом и острым языком
Минерва наградила,
А линий чистотой и легкой быстротой
Диана одарила.
Она скромна, мудра, изящна и добра,
коварство деве чуждо,
Все совершенно в ней — и шелк златых кудрей,
и блеск зубов жемчужных,
И стройный гибкий стан — но ты узреешь сам,
расхваливать не нужно.
И, выслушав его, поверив в волшебство,
я Юлию увидел.
Зачем, воскликнул я, ты мучаешь меня?
Зачем меня обидел?
О нас ты знаешь все: ведь по вине ее
я жизнь возненавидел.
Он молвил: я готов вернуть тебе любовь
красавицы жестокой.
Моя безмерна власть, я вновь былую страсть
в ней разожгу, но только
Цени ее сильней, не ссорься больше с ней,
страдалец одинокий!
Огонь растопит лед, придет весны черед,
земля зазеленеет,
Пусть снова жар любви тебя теплом своим
негаданно согреет,
И будет, верю я, любимая твоя
к тебе еще добрее.
Пока стоит сей свет, храню ее портрет,
начертанный на сердце.
Когда б вольна была, она б в него могла
как в зеркало, смотреться,
Узрев там образ свой в оправе золотой
мелодий песнопевца.
(Д. Анисимова)
ТРИДЦАТЬ ВОСЬМОЕ
Поэт, увидев Юлию, описанную Купидоном, направляется к ней и, едва не столкнувшись с нею в воротах, говорит:
На ту же мелодию
Не ангел ли с небес спустился и исчез,
проплыв неслышно мимо?
А, может, лик земной возник передо мной
с чертами серафима?
«Узнаю!» — я решил и следом поспешил,
больной неизлечимо.
В ответ на мой порыв, лицо полузакрыв,
она взглянула хмуро.
Темнее, чем гроза, становятся глаза
по прихоти Амура.
И робко, как чужой, пред грозной госпожой
я отступил понуро.
Но разве не о ней я слышал столько дней
от ласковой Венеры?
О ней у милых ног хитрец, ее сынок,
болтал, не зная меры.
«Служанку прогони, и радости одни
Твой день заполнят серый!»
Послушай, Гименей, я жалок рядом с ней,
богиней безымянной!
Я только человек и не прельщусь вовек
охотницей Дианой.
Да, я ее люблю, но об одном молю:
избавь от страсти странной.
Ах, как она мила, умна и весела, —
в ней чувство верховодит!
С достоинством каким она к делам мирским
божественно нисходит.
Ваятеля резец в ней должный образец
для мрамора находит.
Бродяжью жизнь в тоске, от милой вдалеке,
я не считал бы трудной,
Когда бы в скорбный час, не видя дивных глаз,
мог слышать голос чудный.
Что плоть? — ничтожный прах! Из сердца изгнан страх
любовью безрассудной.
Я с недругами бьюсь, я смерти не боюсь,
а сердце все трепещет:
Трепещет перед той, что чудной красотой,
не утешая, блещет.
Молю, не уходи! В безрадостной груди
печаль, как море, плещет.
Из дома вышел я, и Юлия моя
попалась мне навстречу.
На миг сдержал я шаг, не понимая, как
я ангела привечу:
Доверья нет словам, небесным существам
я не противоречу.
(Р. Дубровкин)
ТРИДЦАТЬ ДЕВЯТОЕ,
встретив Юлию, поэт приветствовал ее следующими словами:
На турецкую мелодию «Gerekmez bu dùnya sensiz»[67]
«Без тебя мне жизнь постыла,
Без тебя брожу уныло,
Все, что
