не было вовсе. Или отменить вообще все. Все, что случилось после лета 1942-го.
Или вообще отменить всю свою жизнь.
Захотелось вдруг, чтобы прямо сейчас пришел Цвайгерт и все исправил. Но как? Этого он не знал.
Бросил тарелку, не стал доедать, распрощался и ушел дремать в свой барак.
Снилась ему сгоревшая церковь со страшными фресками, запах серы и дегтя, и огромный белый червь, взобравшийся на амвон, и червь почему-то говорил с ним голосом Цвайгерта.
— Измени все прямо сейчас. Это мой подарок тебе, — говорил червь.
— Как? — кричал Гуляев.
— Это очень легко. Ты изменишь свою жизнь так, чтобы она снова нравилась тебе. Ты просто вступил однажды на кривую дорожку и пошел по наклонной.
— Да, — сказал Гуляев.
— Тебе плохо?
— Мне очень плохо.
— Расскажи, как.
И Гуляева прорвало. Он заплакал. Каким-то уголком сознания он понимал, что это сон, и оттого плакал, понимая, что рыдает прямо во сне.
— Я хожу по краю, червь. По самому краешку бездны. Каким чудом я все еще жив? Может, кто-то присматривает за мной, распоследним идиотом? Но ведь это не будет продолжаться вечно, он отвернется, я оступлюсь… Я уже сколько раз оступился! Теперь моя жизнь ничего не стоит. Я закапываю себя все глубже и глубже с каждым разом, совершаю одну ошибку за другой, и кажется, что нет уже никакого пути назад. Я ничтожество. Я абсолютно конченый, и у меня нет никаких сил, чтобы это изменить… Я хочу что-то сделать! Взять себя в руки и сделать хоть что-то, чтобы выйти на свет, перестать быть вот этим… Вот этим червем подземным, этой тварью! Во мне же есть еще хоть что-то человеческое? Есть же?
— Ты раскаиваешься в том, что делаешь?
— Да, да! — горячо зашептал Гуляев. — Я хочу прощения. Хочу покаяния. Ведь был же я раньше чем-то другим, чем-то, что лучше и сильнее? Был?..
— Я дарю тебе шанс, — сказал червь. — Это шанс изменить все. Раз — и изменить. По щелчку пальцев.
— Я не знаю, как это сделать. — Иван утирал слезы. — Я просто хочу, чтобы всего этого не было. Я теряю рассудок. Помоги мне, прошу.
— Мы скоро снова увидимся наяву. Жди.
— А что делать сейчас?
— Просто гори огнем, — ответил червь, и церковь озарилась ярко-алым светом.
* * *
Утром из Берлина пришло письмо от Келлермана.
Как и обещал, держу вас в курсе расследования. Возможно, вам будет интересно, что в штате 343-й пехотной дивизии числился только один майор с такой фамилией — Гельмут Цвайгерт, 1898 года рождения, член НСДАП с 1935 года. Он скончался в Бретани от порока сердца еще 27 января. Продолжаем следствие. Не забывайте о моей просьбе.
Келлерман.
Глава седьмая
На Волховском фронте Гуляев часто видел Власова, но после попадания в плен удалось встретить его лишь однажды, когда тот зачитывал свое воззвание в феврале перед строем пленных под Витебском. Тогда генерал не произвел впечатления: все такой же высокий и сутулый, короткостриженый, в роговых очках и в советском френче без знаков различия, он держался не очень уверенно и, казалось, сам до конца не верил в успех своего предприятия. Его быстро увезли выступать по другим лагерям, а то самое судьбоносное «да» Гуляев сказал только спустя неделю.
Теперь Власов ехал в Дабендорф посмотреть, как курсанты первого выпуска будут принимать присягу.
В ожидании гостя, как водится, лагерь спешно привели в порядок. Вместо утренней строевой подготовки отдраили полы, начистили столы в учебных бараках, отутюжили форму. В столовой приготовили борщ и отварили гречку с говядиной и грибами. Власов должен был прибыть после обеда.
На обед в столовую заглянул комендант лагеря, молодой немецкий лейтенант Регер. Офицеры курсов не подчинялись ему напрямую, но обязаны были приветствовать; а потому все завтракающие вытянулись по струнке и отсалютовали. Регер заглянул буквально на минуту, осмотрел внешний вид курсантов, одобрительно кивнул и ушел.
Гуляев, Фролов и Бурматов, как всегда, обедали вместе.
Ивану стало лучше. Сутки он отсыпался и приходил в себя, а накануне даже вернулся к ведению занятий.
Но поймал себя на том, что стал хуже соображать. Забывал простейшие слова. Запинался. Раньше проблем с памятью у него не было, а теперь как будто действительно «кусок мозга оттяпали».
И он опять вспоминал Цвайгерта, выстрел в лоб, червя и это странное возвращение во сне, точно наяву, в лето 1942-го.
— Не знал, брат, что у тебя такая тонкая душевная организация, — сказал Бурматов, доедая борщ. — Может, попросишь Благовещенского[10] выписать тебе доктора? Доктора по мозгам в Германии, говорят, чудо как хороши.
Генерал Благовещенский командовал всеми курсами пропагандистов в Дабендорфе, и Гуляев был у него на хорошем счету.
— Ага, — буркнул в ответ Иван. — И что доктор скажет? «Голубчик, да вы ушиблены войной». Вот новость-то!
— Тут все войной ушиблены, — сказал Бурматов. — Только в обморочном бреду что-то никто не валяется.
Фролов скривил губы: ему не нравилось думать о том, что он не провоевал на этой войне и дня.
— А между прочим, во Франции доктора тоже хороши, — решил он переменить тему. — Но к ним надо вовремя обращаться, пока чердак совсем не улетел. Был у меня в Париже приятель, тоже из белых эмигрантов, бывший штабс-капитан Хомаченко. Так он на старости лет себя третьим полом вообразил! Так и говорит: я, мол, теперь не мужик и не баба, и называйте меня впредь Сюзанной. Почему Сюзанной — да бог его знает, он вообще Василий был. Мы с сослуживцами в гости к нему как-то пришли, а он в черное женское платье вырядился, так нас и встретил. А побриться забыл.
— Тьфу, срамота, — поморщился Бурматов.
— Фрицев, кстати, ужасно боялся, думал, что за его фокусы расстреляют сразу. Когда немцы Польшу брали, впал в настоящую паранойю, искал всюду нацистов. Мы над ним подшучивали, вскинем правую руку, а его аж корежит всего, кричит, корчится, благим матом на всех орет. Ну а когда немцы вошли — ничего, заткнулся, привык. Пару раз в кабаках его с офицерами видели. В том же платье…
— И небритым? — спросил Бурматов.
— И небритым.
Генерал Благовещенский, легок на помине, ворвался в столовую резко и быстро, взмыленный, с испариной на лице. Высокий, бритоголовый, в немецкой генеральской шинели, он обвел взглядом столовую, откашлялся и выпалил:
— Личный состав, слушай мою команду! Прибыл генерал Власов. Все на построение!
С Власовым в Дабендорф прибыл весь костяк основателей КОНР[11] — генералы Трухин[12] и Жиленков[13], подполковник
