Поздняков[14], капитан Зыков. Были с ними и немцы — оберлейтенант Клейц и зондерфюрер Шульц.
Все двести человек выстроились перед деревянным зданием комендатуры. Власов стоял у крыльца, он выглядел потерянным и слегка разочарованным.
Погода была отвратительная, пасмурная, под ногами плескалась весенняя слякоть, часть курсантов стояла прямо в огромной луже, и вода неумолимо подтекала в сапоги.
Приказ о выпуске зачитал перед строем капитан Стрельников. Потом приняли присягу под Андреевским флагом[15].
Я, как верный сын моей Родины, вступая добровольно в ряды бойцов Вооруженных сил народов России, перед лицом соотечественников присягаю — для блага моего народа, под главным командованием генерала Власова бороться против большевизма до последней капли крови. Эта борьба ведется всеми свободолюбивыми народами в союзе с Германией под главным командованием Адольфа Гитлера. Я клянусь быть верным этому союзу. Во исполнение этой клятвы я готов отдать свою жизнь.
После принятия выпускниками присяги Власов начал речь. Говорил он уверенно, громко, крепко поставленным басовитым голосом. И казалось — а может, и правда только казалось, — что он выборочно, невпопад употреблял в прилагательных окончания из дореформенной орфографии.
— Друзья и братья! Вчерашния военнопленныя! — начал генерал. — Я рад поздравить вас с успешным выпуском. Теперь вы все — пропагандисты Русской освободительной армии. Сегодня же многие из вас направятся в лагеря военнопленных — разъяснять нашим соотечественникам, попавшим в беду, наши цели и методы. — Прокашлялся, осмотрел всех снова, продолжил: — Мы заключили союз с Германией, честный и равноправный. Помощь Германии — единственныя возможность раз и навсегда победить большевизм. Для этого мы создали Комитет освобождения народов России, цель которого — свержение тирании Сталина. Мы установим мир, свободу и благополучие.
Курсанты слушали Власова — кто ловил каждое слово, кто поглядывал в небо, кто-то вовсе, казалось, пропускал все мимо ушей.
— Этой зимой у меня была сердечная беседа с имперским министром Гиммлером. Он заверил меня в следующем: «У нас общий враг, и победа над ним — благо для наших народов. У нас не должно быть ненависти друг к другу», — так сказал мне Гиммлер. И еще он добавил, что будущее наших народов — в совместной борьбе. Не время вспоминать о личных обидах. То же самое недавно повторил министр иностранных дел Германии господин фон Риббентроп, с которым я тоже имел беседу буквально на днях. Вражда между нашими народами искусственно вызвана Сталиным и его кликой. Но в действительности народы России — враги большевизма, как и народ Германии. Мы вместе построим новую Европу и новую Россию. — Затем, будто сам загоревшись от своей речи, расправил спину, набрал в легкие воздуха и крикнул: — За новую и свободную Россию! Хайль Гитлер!
И строй выпускников разом грянул:
— Хайль Гитлер!
Над зданием комендатуры реяли два флага — Андреевский с синим косым крестом и немецкий со свастикой в белом круге.
После парада, которым закончился первый сбор пропагандистов, генерал Благовещенский представил Власову особо отличившихся преподавателей, в том числе Гуляева, Фролова и Бурматова.
К удивлению Ивана, Власов узнал его.
— Я вас помню! — сказал генерал, пожимая ему руку и вглядываясь в лицо из-под толстых очков.
— Откуда же вы меня помните, товарищ… господин генерал? — удивленно спросил Гуляев, даже забыв о правильном обращении.
— А вы в марте сорок второго чекистам в штабе очередную историю о пьянстве командного состава докладывали. А еще, кажется, видел вас зимой среди пленных, но не уверен. Там все выглядели одинаково неважно.
У Гуляева пробежал холодок по спине. Вспомнил, как почти каждые две недели ездил в штаб армии и рассказывал капитану Полетаеву из НКВД о пьянстве, пораженческих настроениях, неблагонадежных офицерах… Полетаев мотал на ус и записывал. В один из таких визитов он и застал в избе Власова — тот спорил о чем-то с полковником.
— Вы молодец, сознательный офицер, — продолжил Власов. — Надеюсь, здесь будете также следить за дисциплиной.
Иван выдохнул. А Власов неожиданно добавил:
— Поедемте пить? Знаю в Берлине одно чудное местечко…
За Гуляева ответил Благовещенский:
— Они, Андрей Андреевич, в элитной ресторации «У Луизы» отдыхать привыкли.
За спиной кто-то расхохотался. Власов поморщился.
— Гадюшник, — сказал он. — В нормальный ресторан поедем. Ну, кто еще?
Фролов согласился. Бурматов качнул головой, сказал, что нехорошо себя чувствует, отсалютовал и удалился. Гуляев пожал плечами:
— А давайте.
* * *
Власов накидался очень быстро.
Ресторан действительно выглядел роскошным — хорошее обслуживание, приятная музыка из патефона, чистая посуда. Пили и офицеры, и гражданские. На уголок, в котором засели власовцы, никто из них даже не посматривал — своих забот хватало.
Гуляев пил без особого энтузиазма и все никак не мог поднять себе настроение, теперь он сам себе казался неприлично трезвым; Фролов веселился и рассказывал истории о Париже, Благовещенский слушал и хохотал. Были еще изрядно захмелевшие Буняченко[16] и Поздняков.
А Власов уже в первый час пьянки совершеннейшим образом нахрюкался. Видимо, у него не осталось другого способа сбросить недовольство и разочарование.
Ругался, много жаловался, уже не пытаясь произвести впечатление дореволюционными окончаниями.
— В Китае вокруг меня чуть ли не танцы плясали! — говорил он непонятно кому, то ли Буняченке с Поздняковым, то ли Гуляеву. — Чан Кайши[17] выдал мне две тысячи долларов авансом, а потом еще и просто так три тысячи подарил. Потому что знал и ценил! А что было в Виннице у немцев? Я сам стирал свое белье, а чтобы помыться, не было даже полотенца. Портянками вытирался. Я, боевой генерал, — портянками!
Его слушали, сочувственно кивали, продолжали пить.
— Я хочу, чтобы вы знали правду, — сокрушался Власов. — Они не дают мне сделать армию! Разве это армия? Нет! Есть ли в действительности Комитет освобождения народов России? Нет! Мы все тут сидим, за одним столом. Все! Я сказал им: «Вы можете выиграть войну на моих штыках, только дайте мне собрать их!..» Нет, они не верят мне. Ну да, Гиммлер… А что Гиммлер, сказал мне пару теплых слов, а реальных дел — ноль. Знать бы, что думает фюрер. Ах, знать бы, что думает фюрер!
— Андрей Андреевич, право, что так переживать? — успокаивал его Поздняков. — Радуйтесь, что для них все-таки есть хорошие русские, и это мы.
— «Хорошие русские»?! — взбеленился Власов. — Да где они, эти «хорошие русские»! У вас, может, в паспорте так написано?
Гуляев не стал дослушивать их спор. Он ощущал себя дурно. Встал из-за стола, извинился и пошел к выходу, чтобы пару минут подышать свежим воздухом да покурить в одиночестве. Стрельнул у Позднякова хорошую немецкую сигарету — давно таких
