Он сел за письменный стол, ничуть не сомневаясь в умении упомянутой пфальцграфини увлечь детей. Вздохнул: «Ведьма!»
Наташа чувствовала на себе его прожигающий взор. Такой же, как и у его брата — от всей души, насквозь, больно.
— А куда всё это? — Франц формировал блин, поглядывая на пучки стеблей сухих трав и веточек.
— Мы делаем новую «бродилку». Пока нам мастерят столик, мы лепим всех… кого нам надо, — нашлась Грета, вызвав одобрительную улыбку наставницы.
— Это будут кусты, — ткнул пальчиком в прутики Лиутберт. — В них будет сидеть мой заяц.
— Я сделаю волка, и он съест твоего зайца, — хмыкнул Франц.
— А я достану кинжал и убью твоего волка, — не растерялся маленький барон, поглаживая ножны.
— Никто никого не будет есть или убивать, — вмешалась Наташа. — У нас будет мирная страна, где все будут помогать нашим героям дойти до финиша. Сейчас я буду лепить Грету.
— А меня?
— Потом тебя и Франца.
— Я сам себя слеплю.
— Кто бы сомневался, — потрепала она его по вихрам. — Ты самый старший, с тебя и спрос больше.
Дитрих, не выдержав, подскочил как ужаленный и, грохнув церой по столу, проходя мимо Наташи, пробурчал:
— Посмотреть со стороны — лучшего ничего не видел, а в душе… змея. — Хлопнула дверь.
Наташа тяжело вздохнула. Всё же ей нужно было уехать с Шамси.
Отправив детей на обед и отдых, она позвала Фиону:
— Давай возьмём Руди и съездим к Рухе.
Та, молча, согласилась.
Пфальцграфине не нравилось настроение Рыбки:
— Может, расскажешь, почему такая грустная? Тебя никто не обидел? Если Рабан…
— Нет, — замотала она головой. — Ворон очень хорошо со мной обходится. Только он мне не нужен. Я хотела, чтобы…
Наташа поняла, о чём хочет сказать Фиона:
— Я тоже хотела… Всё ещё надеюсь увидеть вас вместе. Два рыжих солнца.
Ведунья зашмыгала носом:
— Ладно, поехали.
Разрешение на выезд требовалось получить у Дитриха. Он, выслушав, не стал препятствовать и, дав в сопровождение двух воинов, строго сказал:
— Недолго там. Нечего отвлекать охранников по пустякам.
Наташа была довольна. Руди подготовил Зелду. Застоявшаяся в деннике мулица, легко несла свою хозяйку. Послеобеденное солнце, путаясь в густых посадках виноградной лозы, ласкало лицо, покрытое лёгким загаром.
«На крышу бы, позагорать», — мечтала девушка, глядя в безоблачное небо, провожая взором пару крупных птиц, плавно парящих в небе.
Проехав тихую, словно вымершую деревню, свернули к домику ведуньи. Им не повезло. Приставленная к двери палка ясно дала понять — хозяйки нет.
Спешившись у колодца, пфальцграфиня прошла к двери, не решаясь войти. Не нужно было открывать дверь и входить, чтобы снова окунуться в воспоминания. Она столько раз была здесь, столько пережила в крохотном жилище травницы. Руха… Мудрая и добрая. Потеря дочери не озлобила её душу, сердце не очерствело, откликаясь на людскую боль и страдания.
Фиона, растерянно оглядываясь по сторонам, опустилась в траву у крылечка:
— Я знаю этот дом.
Наташа удивилась:
— Ты была здесь раньше?
— Нет. Мне о нём рассказывали бабушка и мама. Деревянный дом сжигали дважды. На третий раз прапрадед сделал его каменным.
Пфальцграфиня, не веря своим ушам, присела на корточки рядом с Рыбкой:
— Ты хочешь сказать, что Руха — твоя… прабабка?
— Не знаю.
— Узнать легко — спросим у неё имя дочери. Как звали твою бабушку?
— Татяна.
Наташа не помнила, чтобы Руха называла имени своей дочери, а вот то, что та ушла в лес и не вернулась, такое было. Фиона рассказывала, что её бабушку изнасиловали бандиты, и та на два дня впала в летаргический сон. Могла иметь место частичная потеря памяти и девушка нашла пристанище в соседних владениях.
— Будем ждать? — спросил Руди.
Пфальцграфиня задумалась:
— Она может вернуться к ночи или вообще ушла в лес на пару дней. А может находиться в деревне.
— Я приду сюда завтра, — поднялась Фиона, касаясь руками кладки стен, слушая зов камня. — Обязательно приду. — На её глазах блестели слёзы.
Наташа не верила в случайности. Всё закономерно. Ей нужно было попасть в это время, чтобы найти свой дом и соединить судьбы людей, встреча которых без её участия никогда бы не состоялась. Добро должно восторжествовать, а зло должно быть наказано.
— Мы придём. Да, Руди? — спросила она.
— Да, — он смотрел на плачущую Фиону, и Наташа заметила в его взгляде нежность.
«Господи, — взмолилась она, — сделай так, чтобы эти двое нашли друг друга».
На обратном пути, без колебания свернув на широкую тропу, соскочила с мулицы и на немой вопрос Фионы, кивнув в сторону расступающихся деревьев, сказала:
— Там кладбище.
Здесь всегда тихо.
Здесь ветер усмиряет свой норов.
Здесь птицы поют осторожно, ненавязчиво, бесшумно перелетая с дерева на дерево.
Никто ничего не спрашивал. Сопровождающие их воины посматривали по сторонам, пока пфальцграфиня и рыжая девка собирали лесные цветы.
Они шли туда, где обложенные белым речным камнем возвышались могилы воинов, погибших в тот день, туда, где нашёл упокоение её друг, её Бруно. Сердце сжимала боль, рвущая душу горечью потери.
Почему радость, пройдя через месяцы и годы, теряется в новизне ощущений, а горечь потерь остаётся по-прежнему острой?
Частые наведывания Эрны ощутились сразу: по ещё не увядшим цветам, по аккуратно сложенным камешкам, по чистому песку у основания холмика.
Память сердца.
Память ума.
Память души.
Память сердца свята и сильна. Она вечна. Она мучительна. Она сродни памяти ума в своём желании не принимать реальность, возвращая нас в прошлое, противясь тому, что говорит сердце. Невольные воспоминания будят цепкую память души. Ты помнишь, казалось бы, забытые даты, места встреч. Ты помнишь образы покинувших тебя близких людей, их прикосновения, голос. Причинённая их уходом боль со временем сменяется лёгкой грустью и осознанием того, что все мы смертны.
* * *
Стемнело, а Герарда всё не было.
Наташа стояла на лестничной площадке третьего этажа, всматриваясь в яркое пятно света в полукруглом зале. Она никому не стала говорить, что хозяин замка приедет сегодня. Шамси мог ошибиться, но в подобное верилось слабо.
