Пели они о доме, о теплом и уютном очаге, семье, детях и любящих руках. Пели о местах родных, полянах священных и крае славном. Слова о прошлом и будущем смешивались в прекрасный поток, изобразить который можно было лишь песней. Только в ней хватало храбрости забыться, только в ней было лишь счастье и ни капли крови.
Балдур запоминал каждое слово, они становились для него своего рода напутствием, хоть он и понимал, что всё это не реально. Он вообще перестал себя чувствовать собой, будто сидел в чьем-то чужом теле и был лишь беспомощным наблюдателем. Зрителем чужой жизни.
С последними словами, голубоглазая невеста обняла его, оставляя после себя сосновый запах и сняла венок с головы. В этот момент сердце Балдура вновь застучало, а он потянулся к ней, будто к родной. Словно знал её всю свою жизнь, хоть и лицо было чужое. Они разом встали и поклонились в пояс мужчине, а затем не произнеся ни слова отправились в путь, уводя за собой сердечный ритм бубна.
— Добра тебе, путник, — послышалось вдалеке. — По…
Балдур резко пришел в себя сжимая в руках руны.
— Помер что ли? Эй, холоп, живой?
Стервятник услышал голос Сырника, который бросался в него маленькими камешками, с ветки белой сосны. Аури перестал лишь в тот момент, когда стервятник поймал один из них, что по ошибке или нет, должен был попасть ему в глаз.
— Хватит спать. Мы лагерь ставим, Мира просила передать чтобы хвороста и дров натаскал, да чтобы на всю ночь хватило.
— Сырник, — произнес он бережно.
— Иди к чёрту, паскуда, — ответил тот, сплюнув с ветки на землю и отправился обратно.
Он вновь остался один, перед алтарем и горным перевалом. С ним были лишь его мысли, твердые руки, крепкое сердце и непоколебимый дух. Он еще раз протянул руку в попытке схватиться за край горы, и то самое чувство вернулось к нему. Привычность или рутина, как называл её человек, для него она всегда была приятней всего. Скучная, серая, обыденная, благодаря которой, он всё еще жив. Сырник был прав, в своем сне он задержался больше нужного, закат не за горами. Скоро ночь, одна из самых темных, если он прав. Скоро сбор. Скоро всё начнется.
Скоро всё закончится…
Глава 37
37
В северных землях Бролиска опадали последние золотистые листья и, шурша под ногами путников, колоритно прощались до следующего года. Морозец игриво покусывал щеки и надоедливо колол кончики пальцев, а если глубоко вздохнуть и выдохнуть можно было поприветствовать холодный пар.
С каждым днем солнце задерживалось на небосводе все меньше, словно скрываясь от колющих морозов под тёплым одеялом. Оно укатывалось за сопки, уступая место ночи, и её правлению. С заходом солнца уже становилось опасно ночевать под открытым небом, только если не прижиматься друг к другу возле жаркого костра.
Природа, как и положено танцуя под кроной божьего древа, играючи меняла наряды, сменяя огненно-рыжее платье ослепительной белоснежной шубкой. До первых снегов оставалось совсем недолго, поэтому путники надеялись, что окончат своё путешествие до того, как земля не окоченеет и не станет тверже камня.
Жители вовсю рубили лес, а кабан и лось попрятались подальше от селений. На просеке недалеко от одной из деревень было удивительно и завораживающе тихо, лишь чириканье воробьев украшало рябиновый цвет осени. Стуки топоров были слышны повсюду и доносились какофонией звуков.
Пилорат, всё еще хромавший и редко держащийся за бок отправился вперед, с целью разузнать что их ждет за просекой. Семирод с Маруськой укрылись под ясеневым дубом с шишковатым и ребристым стволом, покрытым богатым слоем мха. По началу старик отказывался от перевала, ведь время действительно играло не в их пользу, однако они шли слишком долго, а клятые древние кости зудели от холода еще сильнее.
От смешанного города Нарапал, что у восьми столпов, недалеко от озера Черничка, они смогли позволить себе нанять повозку, оплаты на которую хватило лишь села Коржево. Оттуда они шли четвертый день, через пересеченную местность, луга, небольшие сопки, старательно огибая густонаселенные зоны Лика.
Маруська впервые за долгое время оказалась с Семиродом наедине и не знала, как себя вести. Старик, опираясь на свою палку да поскрипывая, что несмазанные петли, еле как усадил себя и облокотился спиной дуб. Холодный, сыроватый, но зато мягкий ковер из мха, что он охапкой сорвал с дерева (не забыв поблагодарить Мать Землю за это), послужил неплохим седалищем.
Девочке же, в селе выменяли допотопное пальтишко, что пожилая женщина продавала с лотка из-за ненадобности. Все её дети давно выросли, а внукам уже сшили получше. Чтобы уши не мерзли, и волосы не салились, она подарила ей красный платочек, что Маруська повязала узелком под подбородком как умела. На рукавички, к сожалению, Семиродовских трав и мензурок не хватило, а больше торговать было нечем. Поэтому Маруська, как могла, отогревалась обтянутой кабаньей кожей, повязанной вокруг кистей и пальцев бечёвкой. Пилорат, судя по всему, не на слух был знаком с охотой или по крайней мере с разделыванием полусъеденной туши. Рукавички может и слегка смердели, но не настолько, чтобы привлечь хищников и стервятников.
Маруська стеснительно топталась на одном месте, продавливая землю тоненькими валенками, и смотрела куда-то вниз. Толи от стыда или от мороза, её пухленькие щечки налились румянцем, а юные серые глаза хлопали, стараясь согреться. Семирод жестом показал ей подойти и нырнул рукой в суму, что оставил после себя Пилорат.
Он шуршал, что-то бурча, а на кончике носа скопилась капелька воды. Маруська на секунду подняла глаза и утерла её кончиком торчащего из рукавички пальца. Семирод посмотрел на неё, но она вновь потупила взгляд.
С момента их встречи, она не пролила ни одной слезинки. Неужто маленькая еще не осознала или уже успела выплакать все слезы? Даже в избе у Рожки он ни разу не застал её шмыгающую или прячущую стыдливые красные глаза. Неужели она была настолько сильна, разве может кто так держаться? Он видел, как взрослые мужики с бородищами падали на колени и ревели как дети над телом своего ребенка. Видел, как матери хватались за ножи и были готовы отправиться в след, а она… Она лишь молчала
