Свою книгу В. Шенталинский писал на рубеже 80–90-х годов, когда наступал «пик» длившегося два десятилетия разоблачительства по отношению к Горькому, и, увы, отдал этому нигилистическому поветрию немалую дань. К счастью, как уже говорилось, в последнее время за рубежом и в нашей стране картина стала заметно меняться.
Но при этом (что весьма огорчительно) корни у сорняка дилетантизма оказались куда более глубокими, а выживаемость его в условиях в общем-то существенно изменившегося к лучшему климата — высокой до изумления.
Мне уже приходилось касаться переписки Горького со Сталиным в связи с публикацией ее в «Новом мире» в 1997–98 годах. Последний раздел переписки, охватывающий 1934–35 годы, после той критики, которая прозвучала в том же «Новом мире», они отдали в журнал «Новое литературное обозрение». Здесь он и увидел свет в № 40 за 1999 год.
Сеанс шоковой терапии начинается сразу же. Называется статья «Великий гуманист», но сногсшибательный поворот традиционной теме придает эпиграф «Предательская рука Горького легла на плечи русской литературы». А. Бем.
Как говорится, скажи мне, кто твой друг… Не осчастливившая горьковедческую науку фундаментальными открытиями, Т. Дубинская находит в лице А. Бема (1886–1945) союзника, к горьковедению вообще не имеющему никакого отношения. Эмигрант, А. Бем стал известен преимущественно своими работами о Достоевском. О современной русской литературе писал «Письма», не брезгуя сотрудничеством в таких изданиях, как газета «Руль» И. Гессена.
Так кто же все-таки Горький: великий гуманист или предатель русской литературы? И если он сочетает то и другое, то как же ему это удается?
Отдадим должное автору статьи: в дальнейшем она избегает всякой двусмысленности. Ее мышление отличает воистину строевая, армейская четкость. Да-да, нет-нет, что сверх того, то от лукавого:
«Планы Горького и Сталина совпадали». «Пришло время сказать, что публицистика Горького „сталинского периода“ была столь же лжива, как и вся(!?) советская периодика». В процессе эволюции Горький превращался «в типично советского крупного чиновника от литературы». «В сочетании „пролетарский гуманизм“ слово „пролетарский“ есть синоним слова „сталинский“». «Горький все знал».
Между тем категорический тезис о «всезнайстве» Горького подвергается в литературе аргументированному опровержению: «Горький не знал, как знаем мы теперь… что „секретные документы“ относительно „вредительства“ — это фальсификация». Кому же принадлежит сие важное утверждение, опровергающее Т. Дубинскую? Той же Т. Дубинской! Только одно содержится на с. 230, а другое на с. 238. Воистину, правая рука и так далее.
Г-жа Дубинская не только отважно дискредитирует Горького, но еще и «редактирует» его в выгодном для себя духе. Касаясь судьбы «Промпартии», Горький пишет Сталину: «Я, разумеется, за высшую меру»… Ох, уж это коварное многоточие! В действительности мысль Горького звучит совершенно иначе, если не обрывать ее произвольно и тенденциозно.
Да, конечно, он за «высшую меру» «вредителям». Но лучше все же оставить «негодяев» на земле… Ну, а сам процесс над ними «поставлен» «замечательно, даже гениально».
Позвольте, о чем речь? — спросит читатель. О премьере спектакля или «о полной гибели всерьез»? Ну разве не звучит плохо скрытая насмешка по поводу шпиономании, столь характерной для сталинского тоталитаризма: «Гуляют люди с бомбами по Лубянской площади с утра до вечера — и никто их не видит!»
Будучи верна себе и своим догматическим установкам, Т. Дубинская стремится сделать все, чтобы дискредитировать Горького не только как писателя, но и как личность: «…Горький понял, принял и не нарушил „правила игры“ на протяжении всего своего сотрудничества со сталинским режимом… Горький находился в подчиненном положении, что давало возможность руководителю государства беззастенчиво использовать его в своих интересах. Горький соглашался „продавать лицо“… И делал это вполне успешно, „ловко играя словами, занимаясь казуистикой“»…
Метафизическое мышление — это оперирование статичными величинами. Ему совершенно чужд историзм как важнейший принцип познания. И абсолютно прав был Вольтер, сказавший: презрение к диалектике не остается безнаказанным.
Только один пример (из целого ряда ему подобных). Т. Дубинская выставляет Ф. Панферова как невинную жертву горьковского сговора со Сталиным в 1934 году. Но как дело обстояло в действительности? В год великого перелома (1929) Сталин в одном из выступлений расхвалил роман «Бруски» за правильное, «партийное» отражение коллективизации. Однако весной 1934 года в расчете на расположение Горького перед съездом писателей Сталин «сдал» своего протеже Горькому, и тот с убийственной убедительностью продемонстрировал чудовищную языковую безвкусицу «Брусков». Дело, однако, этим не кончилось. Съезд прошел не так, как надо, Горький повел себя иначе, чем рассчитывал Сталин. Началась пора конфронтации, прямого наступления Сталина на Горького. И вот третий, финальный этап сюжета «Горький — Сталин — Панферов». Приходится повторить уже приводившиеся мной факты. 28 января 1935 года, аккурат в день открытия VII Всесоюзного съезда Советов, «Правда» публикует «Открытое письмо А. М. Горькому» с резкой критикой общепризнанного литературного лидера. Кто автор? Читатель догадался: Панферов!
Горький тотчас пишет обстоятельный ответ. Но… ему отказывают в публикации! Проще говоря, затыкают рот. Ему, второму лицу в стране! Но Т. Дубинская трактует ситуацию в присущей ей манере: «Горький промолчал» (?!).
Вот какие процессы скрываются за фактами, если их исследовать во взаимосвязи, в динамике, а не манипулировать ими и уж тем более не искажать или фальсифицировать в пользу своей «концепции».
Наш автор не допускает и мысли, что Горький был способен в 30-е годы на какое-то развитие, что он, пусть и не без труда, и не всегда успешно, преодолевал свои противоречия и ошибки, что в нем нарастало скрытое от поверхностного взгляда, но все более последовательное сопротивление крайностям сталинского режима и вождь прекрасно понимал это. Что и привело в конце концов к насильственному «устранению» опального литератора. Кстати, трагического финала горьковской судьбы Т. Дубинская не касается вовсе, т. к. это не укладывается в прокрустово ложе ее концепции. Да и зачем вождю было устранять верного сталиниста, исполнительного чиновника от литературы (вроде А. Жданова или А. Щербакова)?
Тем не менее очевидно: работа у горьковедов впереди огромная. Интересы дела требуют скорейшей публикации новых документов, преодоления пережитков как дилетантизма, так и кастовости, номенклатурной амбициозности ради подлинного коллективного объединения тех, кто любит горьковедение в себе, а не себя в горьковедении.
* * *
…Оливы пахнут горько. Жесткий лист, Нагретый солнцем знойного полудня, Насытил воздух масляной отравой. И тусклое деревьев серебро Одето едким голубым туманом. Не хочется дышать и трудно думать. А думать — есть о чем.
М. Горький. 20-е годы, Италия * * *
