я продолжать. Это ведь неестественно. Да и кому нужно, чтобы я всю жизнь
нес этот крест?
– Это твоим детям нужно! – вскрикнула Дуня. – Ты не должен их бросать!
– Не должен. А нужно ли это детям? Подумай-ка лучше… Сейчас у меня, кажется,
завершается какой-то этап. Я полностью завершил свой пустой, идеалистический круг. Я
перестал быть идеалистом. Редко кто сначала не бывает им. Я, например, знаю только одного
человека, который сразу с первых своих впечатлений принял мир таким, каков он есть. Это
Гриня Коренев, друг детства. А я, наверное, читал сверх меры. Книгами все-таки не надо
заменять всю жизнь. Говорят, что раньше наши ровесники были старше нас. Правильно – им
ведь некогда было блуждать по этим ложным кругам. А у нас сейчас другое время, нас
ничего особенно не поджимает, вот мы и расслабились.
С озера они пошли вместе – босиком по пыльной дороге, а потом сквозь березняк. На
втоптанной тропинке обнажались корни старых берез. Ветерка здесь не было, и листья с
матовым отблеском изнемогали от жары. Дуня была в легком летнем халатике, застегнутом
лишь на верхние пуговицы. Ей казалось странным прикрываться после купания. Кроме того,
ее тело было в одежде загара, и обнаженность не могла быть стыдной. Там, где халатик
промок от купальника, материал стал ярче, как бы вспомнив выгоревший рисунок. Но когда,
миновав тень, они вышли на солнце, яркость ее халатика исчезла.
– Жарина какая! – сказала Дуня. – Так и не вылезала бы из воды.
– Да, настоящее лето…
– В эти дни я много думала о себе. Помнишь, ты говорил, что на лице должна как-то
отражаться и внутренняя красота. Сколько я ни разглядывала себя, но ничего этого так и не
увидела.
– Ничего, это будет потом, – успокоил ее Николай. – Ты просто еще совсем маленькая.
На окраине села они остановились.
– Кстати, ты знаешь, кто тебя тогда побил? – спросила Дуня.
– Никто меня не бил…
– Это друзья Олега. И били как будто из-за меня. Так они сказали.
– Что ж, тогда все нормально. Я ведь думал, что меня просто использовали как
удобную грушу. Бить просто так – большое скотство, а уж если бьют за дело, то, значит, с
человечеством пока все нормально.
– С человечеством… – с улыбкой повторила Дуня. – Слова-то какие…
– Ну, что ж, кажется, все, – сказал Николай. – Может быть, мы еще и встретимся, но
это уж будет не то. Так что – прощай.
Николай перепрыгнул через кювет и, обходя огороды, пошел лугом. Он несколько раз
оглянулся. Уходящая Дуня была еще притягательнее, чем всегда. "О чем она сейчас думает?"
– размышлял Николай.
Собрался он быстро. Никому ничего не нужно было объяснять. Прощаться не с кем.
Только на остановке встретился с Игорем Тарасовичем.
– За цементом? – равнодушно спросил его Бояркин.
– Нет, переводят на новый объект, – ответил Пингин.
На пассажиров, выходящих из автобуса, Николай не обращал особого внимания. Но
одна женщина, по виду совсем еще девчонка, спросила у кого-то, где живут
командированные строители. С ней было двое детей. Николай догадался, что это жена
Батурина, и подсказал, у какого именно общежития ей подождать. Один мальчишка с
деревянным автоматом своей цыгановатостью походил на Романа. "Сегодня увижу своего", –
подумал Николай, растроганно улыбнувшись.
Когда автобус выехал за село, Бояркин увидел, что около кормоцеха все грузятся на
бортовую машину, собираясь ехать на озеро. Николаю хотелось взглянуть на село с самого
последнего поворота, и, оглянувшись как раз вовремя, он увидел, как Плетневка медленно
уплыла за ближайший лесочек. Отъезд из этого, теперь теплого, зеленого села тревожно
опустошал душу. Собственная жизнь показалась ему вдруг чужой и незнакомой.
ГЛАВА ПЯТЬДЕСЯТ ЧЕТВЕРТАЯ
Прошло два с половиной месяца. Бояркин работал на той же установке, которая
гудела, как ей было положено, выдавая свои тонны нефтепродуктов. Пожалуй, самой
большой новостью за это время было то, что начальник цеха Мостов купил зеленые
"Жигули" и начал без почтения относиться к Федоськину. Больше ничего не изменилось – в
бригаде были те же самые люди.
Теперь Бояркин все время присматривался к человеку с бородавкой на веке, но все не
мог поверить, что это и есть тот самый Петенька, как называл его Федоров. Уже в самом
конце лета он неожиданно для всех, без всяких предварительных разговоров, как обычно
бывает в таких случаях, уволился. Мостов долго уговаривал Шапкина, напоминал обо всех
его льготах, накопившихся за долгий непрерывный стаж.
– Да что вы ко мне прицепились! – вспылил, в конце концов, Шапкин, что было на
него не похоже. – Что же, я не имею права уволиться?
– Да не в том же дело, Петр Михайлович… Имеешь ты право, имеешь, но коллектив-
то, товарищей тебе не жалко бросать? Ведь столько проработали вместе…
– Подписывайте! – крикнул Шапкин так, словно ему уже в эту минуту надо было куда-
то бежать.
– А, хрен с тобой! Давай! – крикнул и Мостов, срывая колпачок с авторучки. – Сам
потом жалеть будешь!
Было неизвестно, что сорвало Шапкина с насиженного места, – уж не узнал ли он
Алексея, если тот действительно сбрил бороду и если они где-то случайно встретились…
Если вообще такие истории бывают в жизни…
Однажды Бояркин столкнулся на улице с Валерой крановщиком. За лето Валера еще
больше побагровел и почему-то еще больше осип голосом. Он как раз купил мороженое
какой-то высокой женщине и, легонько подталкивая ее из толпы, сказал Бояркину на ухо:
– Видишь, моя. Что, не веришь? Точно – моя. По-настоящему моя.
Николай догадался, что означает для Валеры "по-настоящему" и обрадовался за него.
– Ну, а кормоцех-то как? – спросил он. – Когда закончат?
– Так закончили уже, – ответил Валера. – Запустили даже. Работает – только копоть
стоит!
– Быстро все сделали…
– Так ты бы видел, что там под конец творилось! Сколько народу понагнали. Зажали,
как в Чили! Хромов так вообще озверел.
* * *
Нефтекомбинат располагался на окраине города, а десятимиллионка на дальнем краю
нефтекомбината. Дальше тянулись поля с редкими лесочками, лесополосами. Обходя
оборудование, Бояркин полюбил теперь смотреть туда с высоты постаментного стола.
Горизонт вдалеке был ровный, а небо огромное. Березы напоминали Николаю Плетневку. И
ночью он любил тут останавливаться. Тогда его волновала луна на небе, принесенный
движением ветра свежий аромат поля, иногда пронзительно различимый даже среди вони
нефтепродуктов. Чаще всего при этом вспоминалась, конечно, Дуня.
Однажды Бояркин не выдержал и отыскал Дуню в городе, когда она приехала сдавать
экзамены в
