Ознакомительная версия. Доступно 35 страниц из 174
мюнхенское издательство Nymphenburger Verlagshandlung, которое заменило оригинальное название “Прорыв под Сталинградом” на “Армия, которую предали”, более отвечавшее времени. Оно не только лучше звучало, но и перекликалось с мифом о народе-жертве, закрепившемся в 1950-х годах в коллективной памяти. Выход романа был запланирован на осень 1957 года. Удивительный эксперимент, в немецкой литературе до сих пор беспримерный, подошел к счастливому концу. Издательство решило не вкладываться в большую рекламную кампанию, оказалось достаточно даже простого упоминания о беспримерной истории книги и ее воссоздании. Первое издание романа, вышедшее тиражом в 10 тысяч экземпляров, разошлось уже через несколько недель в ноябре 1957 года. Курт Винц, основавший вместе с Бертольдом Шпангенбергом и Герхардом Вейсом в 1946 году издательство, восторженно отзывался о вызванном книгой резонансе:
У нас уже есть твердые договоренности с издательствами в Нью-Йорке, Лондоне, Милане, Стокгольме и Голландии. Ведутся переговоры с Францией, Испанией, Норвегией, Финляндией и Данией. Пришел запрос даже из Польши – впервые за всю историю существования издательства, – попросила отрывок для эфира и восточногерманская радиостанция. Мы никогда не переживали ничего подобного[128].
Сталинградский роман – таков подзаголовок – затрагивал нерв времени, дав голос тем, кому пришлось пережить битву за Сталинград и вслед за ним русский плен. Участник “Группы 47” Ганс Шваб-Фелиш, один из авторитетных литературных критиков того времени, ссылаясь на документальный характер романа, довольно сдержанно отзывался о его литературных достоинствах, но вместе с тем отмечал: “И все же надо отдать должное автору, чья работа доказала достойную восхищения способность последовательно и четко свести воедино почти необозримый материал и прежде всего соединить личный опыт со всеобщей судьбой, подогнав деловитый стиль военной сводки под требования, отвечающие романной форме”[129]. Образ “рядового солдата”, а также некоторые “сломленные характеры” из офицерских рядов раскрыты в романе Герлаха более убедительно и правдиво, чем в “Сталинграде” Теодора Пливье. Прежде всего, автору удалось удивительно точно передать пережитое простым солдатом. От животного голода до приказа “стоять до последнего”, который равносилен смертному приговору[130]. Рецензент Stuttgarter Zeitung также чествовал автора и отзывался о книге с высокой похвалой. Генрих Герлах, в отличие от Пливье “сам прошедший через ад”, “находился в котле от первого до последнего дня” и потому “не смог выдержать дистанции, которую соблюдать необходимо, когда рассказываешь об историческом событии, тем более о предательстве целой армии”. Тот факт, что роман тем не менее удался и стал “душераздирающей сенсацией”, во многом объясняется “скрупулезностью построения и добросовестностью автора”[131]. Упомянув об утраченной рукописи, об обращении к гипнозу и реконструкции романа критик подчеркнул:
Даже эти факты свидетельствуют о том, что для автора написание книги было вопросом жизни и смерти. Это потребность человека, который чувствовал своим долгом запечатлеть на бумаге те ужасы и неизмеримые страдания, которые вместе с ним пережили почти триста тысяч солдат – во имя того, чтобы учиненное Левиафаном кровопролитие не оказалось напрасным[132].
Критик восхищен, как “управился” Герлах с многочисленным ансамблем героев, никого по ходу не упустив. Автор никогда не теряет нить повествования, хотя события разворачиваются в самых разных местах: госпитали, обозы, летное поле, штаб-квартиры и позиции на главной линии обороны – все это “очень скоро образует разветвленное полотно образов, которые вызывают гнев, боль и глубокую горечь и часто тяготят своей непосредственностью”[133]. Роман произвел на рецензента большое эмоциональное впечатление, и, говоря о войне и горьком роке сталинградской армии, он не скрывает своих чувств:
Генрих Герлах во всех деталях знакомит читателя с приказами фюрера, с решениями генерал-полковника Паулюса, делает его свидетелем совещаний в дивизионных штабах, на которых обсуждается положение, и в то же время оставляет в неведении солдат низшего ранга – тех горемычных парней, изнуренных голодом и холодом, находящихся на грани истощения, которые не знают или почти не знают правды и того, что ситуация их безысходна, – ото всего этого тебя снова и снова охватывает бессильная ярость и только одно ты можешь сказать с определенностью: каждый новый день будет страшнее предыдущего, и помочь тут ничем нельзя. Во имя так называемой “скорой окончательной победы”, которой все бредили, была принесена в жертву целая армия, сознательно, планомерно, без тени сомнения[134].
В обеих рецензиях проводятся параллели с бестселлером Теодора Пливье. И это вполне объяснимо, поскольку, как и Пливье, Герлах ограничивает повествование временными рамками, которые охватывают решающую фазу Сталинградской битвы, с ноября 1942 до января 1943 года. Отдельные эпизоды расписаны по минутам, за счет чего достигается эффект уплотнения времени. Так же как и в других романах того периода, резко раскритикованных в ГДР за “неприкрашенность стиля”, здесь мы видим сознательный отказ автора от комментариев к происходящему[135]. Акцент делается на приватном, что позволяет вести повествование из перспективы героев. Особой аутентичностью отличаются речь персонажей и диалоги. Правда, на один аспект тогдашняя критика не обратила внимания вовсе: а именно на модернистские приемы, которыми пользовался Герлах. Смена повествовательных времен, нарративное многоголосие, ретроспектива – все это, как и у Пливье, приводит к разлому эпической формы[136]. Ход сталинградской трагедии описывается от лица главного героя обер-лейтенанта Бройера, персонажа во многом автобиографического, который является альтер эго автора.
Роман, как и подтверждалось в гипнотических сеансах д-ра Шмитца, разделен на три большие части, каждая хронологически соответствует важнейшему этапу битвы за Сталинград. Первая часть “Зарница” описывает события, точкой отсчета которых служит контрнаступление Красной армии, она завершается замыканием котла. Во второй части (“Перед рассветом”) мы видим последствия, к каким привело окружение армии, и отказ от капитуляции, предложенной Советским Союзом, в третьей (“На кресте прозрения”) – последнюю стадию Сталинградской битвы до окончательного разгрома армии. Подобно Пливье, Герлах придает происходящему эсхатологическую перспективу и работает с библейскими мотивами конца света, которые уже в самом начале возвещают о скорой катастрофе, когда, к примеру, речь идет о “грибовидном облаке” и “кроваво-красном столбе дыма”:
Через несколько дней разбились в прах все надежды, которые мы возлагали на горные хребты Кавказа и пальмовые рощи Черноморского побережья. Дивизия повернула, взяв курс на юго-восток, и тогда в сознании людей впервые ясно отозвалось слово, в котором с самого начала звучала тревога: Сталинград! Форсированные марши по калмыцкой степи. Мелкий, как пыль, песок, проникающий во все поры и перемалывающий моторы машин. Эскадры пикирующих бомбардировщиков, указывающие, куда ведет дорога. А потом этот гигантский гриб в небе, днем серебристый и неподвижный, как монумент из бетона, а ночью словно кроваво-красный столб пламени[137].
В романе изображается нелегкая доля солдата – участника сталинградской катастрофы, – чем дальше, тем более беспросветная. Герлах наглядно показывает, как в ходе кровопролитной битвы разрушаются привычные социальные порядки и человек,
Ознакомительная версия. Доступно 35 страниц из 174
