стеной, когда звучат первые охотничьи рога. Опускаем плоские кепки, когда первые куропатки летят на нас, бах бах бах, несколько падают, передаём наши ружья заряжающим, которые вручают нам новые, бах бах бах, ещё несколько падают, передаём опять ружья, наши рубашки темнеют от пота, земля заполняется птицами, которыми близлежащие деревни кормились бы неделями, бах, последний выстрел, ни один из нас не мог промахнуться, затем мы встали, промокшие, голодные, счастливые, потому что мы молоды и вместе, и это было наше место, наше единственное истинное пространство, вдали от Них и близко к Природе. Это был такой трансцендентный момент, что мы повернулись и сделали то, что делали очень редко — обнялись. Действительно обнялись.
Теперь я увидел, что даже наши лучшие моменты и мои лучшие воспоминания как-то связаны со смертью. Наши жизни были построены на смерти, наши светлейшие дни были ею омрачены. Оглядываясь назад, я не видел точек во времени, а сплошные танцы со смертью. Я видел, как мы погрязли в этом. Мы крестились и короновались, заканчивали учебные заведения и женились, теряли сознание и проходили мимо костей наших возлюбленных. Виндзорский замок сам по себе был гробницей, стенами, наполненными предками. Лондонский Тауэр держится на крови животных, которую строители добавляли тысячу лет назад в раствор для кирпичей. Чужаки называли нас культом, но, возможно, мы были культом смерти, а разве это не более порочно? Даже после похорон дедушки не пресытились ли мы этим? Зачем мы тут рыскаем на краю этой «неоткрытой страны, откуда ни один путешественник не возвращается»?
Хотя, возможно, такое описание больше подходит для Америки.
Вилли всё что-то говорил, па его перебивал, но я больше не слышал ни слова из того, что они тараторили. Мыслями я был уже далеко, на пути в Калифорнию, голос в моей голове говорил: Достаточно смертей, достаточно.
Когда же кто-нибудь из этой семьи освободится и будет жить?
87
На этот раз было немного легче. Может, потому что от старого хаоса и стресса нас отделял океан.
Когда настал великий день, мы оба были увереннее, спокойнее. Какое счастье, сказали мы, что не нужно беспокоиться о сроках, протоколах, журналистах у главных ворот.
Мы спокойно, здраво поехали в больницу, где телохранители снова кормили нас. На этот раз нам принесли бургеры и картошку фри из In-N-Out. И фахитас из местного мексиканского ресторана для Мег. Мы ели и ели, а затем танцевала Baby Mama в больничной палате.
В этой комнате только радость и любовь.
Спустя много часов Мег спросила врача: Когда?
Скоро. Уже близко.
На этот раз я не притронулся к веселящему газу. (Потому что его не было.) Я всецело был рядом. Я был с Мег при каждом схватке.
Когда доктор сказал, что это дело нескольких минут, я сказал Мег, что хочу, чтобы моё лицо было первым, что увидит наша девочка.
Мы знали, что у нас будет дочь.
Мег кивнула, сжала мою руку.
Я пошел и встал рядом с доктором. Мы оба присели. Как будто собирался молиться.
Доктор сказал: Голова показалась.
Коронуется[26], подумал я. Невероятно.
Кожа была синей. Я беспокоился, что ребёнку не хватает воздуха. Она задыхается? Я посмотрела на Мег. Ещё один толчок, любовь моя! Мы так близко.
Вот, вот, вот, говорил доктор, направляя мои руки, вот тут.
Крик, затем мгновение чистой жидкой тишины. Не было такого, как иногда случается, что прошлое и будущее внезапно слились воедино. Дело было в том, что прошлое не имело значения, а будущее не существовало. Был только этот интенсивный подарок, а потом доктор повернулся ко мне и крикнул: Давай!
Я просунул руки под крошечную спину и шею. Мягко, но твёрдо, как видел в фильмах, я вытянул нашу драгоценную дочь из того мира в этот и зажал её в руках, пытаясь улыбнуться, увидеть её, но, честно говоря, я ничего не видел. Я хотел сказать: Привет. Я хотел сказать:
Откуда ты пришла? Я хотел спросить: Там лучше? Там спокойнее? Тебе страшно?
Не надо, не надо, всё будет хорошо.
Я позабочусь о тебе.
Я отдал её Мег. Кожа к коже, сказала медсестра.
Позже, после того как мы привезли её домой, после того как мы разобрались во всех новых ритмах семьи из четырёх человек, мы с Мег обнялись, и она сказала: Я никогда не была так сильно влюблена в тебя, чем в тот момент.
В самом деле?
Правда.
Она записывала некоторые мысли в своего рода дневник. Которым поделилась.
Он читался, как любовные стихи.
Он читался, как завещание, как повторение наших клятв.
Он читался как цитату, как воспоминания, как воззвание.
Он читался, как указ.
Она говорила: Это всё.
Она говрила: Это мой мужчина.
Моя любовь. Она говорила: Он не Запасной.
ЭПИЛОГ
Я помог Мег забраться в лодку. Она закачался, но я быстро шагнул к середине и вовремя поймал равновесие.
Когда Мег села на корме, я взялся за весла. Они не двигались.
Мы застряли.
Густая грязь на мелководье держала нас в тисках.
Дядя Чарльз подошёл к кромке воды и слегка подтолкнул нас. Мы помахали ему и двум моим тётям. Пока. Скоро увидимся.
Скользя по пруду, я разглядывал холмистые поля Элторпа и вековые деревья, тысячи зеленых акров, где выросла мать, и где, хотя не всё было идеально, она познала некоторый покой.
Через несколько минут мы добрались до острова и осторожно ступили на берег. Я повёл Мег вверх по тропинке, вокруг живой изгороди, через лабиринт. Вот он, вырисовывающийся серовато-белый овальный камень.
Ни одно посещение этого места не было легким, но это…
Двадцать пятая годовщина.
Мег здесь впервые.
Наконец-то я привёл девушку своей мечты домой, чтобы она познакомилась с мамой.
Мы поколебались, обнялись, а потом я пошёл первым. Я положил цветы на могилу. Мег дала мне минутку, и я мысленно поговорил с мамой, сказал ей, что скучаю по ней, попросил у неё совета и ясности.
Чувствуя, что Мег тоже может понадобиться минутка, я обошёл изгородь, осмотрел пруд. Когда я вернулся, Мег стояла на коленях с закрытыми глазами, упершись ладонями в камень.
Когда мы возвращались к лодке, я спросил, о чём она молилась.
О ясности, сказала она. И наставлении.
—
Следующие несколько дней были посвящены бурной рабочей поездке. Манчестер, Дюссельдорф, затем обратно в Лондон на премию WellChild Awards. Но в тот день, 8 сентября 2022 года, около обеда поступил
