Но такие факты Б. Парамонова не устраивают, потому что работают против его концепции. Дело, однако, еще глубже. Б. Парамонов в принципе не согласен с В. Ходасевичем, т. к. полагает, что из понятия «весь Кремль» надо исключить по крайней мере одного человека. И человек этот… Сталин! Тот, кто еще в 1917 году грубейшим образом одернул Горького, автора статьи в «Новой жизни» и ее редактора, объявив его по существу политическим мертвецом.
Б. Парамонов выдвигает очень смелый тезис: Сталин Горькому гораздо ближе, чем Ленин, т. к. куда более последовательно, не считаясь ни с какими нормами, реализовал программу большевистского насилия над жизнью. Критик не просто хочет сблизить имена Сталина и Горького, превратив писателя в послушного слугу античеловеческого режима. Он идет дальше, стараясь выдать Горького за некую зловредную нравственно-психологическую аномалию, за идеолога человеконенавистничества, считавшего культуру средством агрессивного насилия над жизнью.
Б. Парамонов полемист опытный, он ухватывается за одно из самых сложных, внутренне противоречивых положений горьковской философии человека: ориентацию на его «перевоспитание» и даже усовершенствование его психофизической структуры. Провозгласив в начале столетия «Человек — это звучит гордо!», Горький с течением времени приближался к выводу о несовершенстве человека как создания природы (наследование дурных привычек и пороков, подверженность болезням, наконец, бессилие перед лицом смерти, часто явно преждевременной). Говоря о трагизме человеческого бытия на Земле, одиночестве в космическом пространстве, он мечтал о поисках путей духовного и физического оздоровления человека (выступил инициатором создания Всесоюзного института экспериментальной медицины).
Все это невозможно без поисков науки, без экспериментов. И вот тут Б. Парамонов восклицает на весь мир: «Позор! Это философия Освенцима!» В доказательство он ссылается на письмо Горького Ольге Скороходовой. В письме ей от 3 января 1933 года действительно говорится, что «необходим эксперимент над самим человеком, необходимо на нем самом изучить… вообще все процессы его организма».
Возникает вопрос: что же за «подозрительная» особа — Скороходова, с которой, как с единомышленницей, восторженно делится своими «человеконенавистническими» идеями писатель?
Ольга Ивановна Скороходова — слепоглухонемая от рождения. Воспитывалась в Харьковском институте дефектологии, где научилась говорить, читать и писать. Ее письмо Горький называет «одним из тех великих чудес, которые являются достижениями нашего разума, свободно и бесстрашно исследующего явления природы»… В другом письме, расценивая личность необычного корреспондента как «символ победоносной энергии человеческого разума», Горький называет саму Скороходову «объектом изумительно удачного, научно важного эксперимента», осуществленного в институте. Что тут античеловеческого? И разве не во имя торжества Человеческого над негативными явлениями природного процесса была написана той же Скороходовой книга «Как я воспринимаю окружающий мир»? Спрашивается, при чем тут Освенцим?
Да и вообще столь ли уж предосудительно в принципе вмешательство экспериментирующего человеческого разума, стремящегося познать тайны природы, в естественное самодвижение жизни? Разве не экспериментировал над собой бывший соратник Горького по каприйской группе Богданов (Малиновский), возглавивший после революции Институт переливания крови и погибший вследствие поставленного над собой опыта? Сколько экспериментов ставили на себе люди, рискуя жизнью, при освоении водной, воздушной стихий, Космоса! А трансплантация сердца и других органов? Искусственное оплодотворение как исправление ошибки природы? Да и сам Горький, лежа на смертном одре, пытался следить за процессами, протекающими в его организме, и заносил результаты наблюдений на бумагу дрожащей от слабости рукой…
Не лишенный противоречий и изъянов, горьковский подход к человеку есть порождение его пытливой, ударяющейся порой в крайности собственной мысли, и холодное «высококвалифицированное» палачество Сталина тут вовсе ни при чем.
Придется подробно остановиться и на статье, в которой с неожиданной для середины 90-х годов тенденциозностью освещается в целом жизнь Горького в 20–30-е годы, а сам он объявляется ни много ни мало человеком, предавшим свой народ.
Главы из книги В. Шенталинского «Воскресшее слово» («Новый мир», 1995, № 3–4), изданной в Париже в 1993 году, не могут не вызвать повышенного интереса читателя. Построена на материале секретных архивов КГБ и Прокуратуры СССР. Повествует о трагических судьбах И. Бабеля и М. Булгакова, П. Флоренского и Б. Пильняка, О. Мандельштама и А. Платонова… И вдруг этот ряд завершается… М. Горьким! Официоз, послушное орудие в руках власти и т. д. и т. п. Как же он-то, Буревестник, залетел в эту компанию? Ведь опять же совсем недавно раздавались ультрарадикальные призывы «потеснить» его из разряда классиков советской эпохи, а именно преследуемых, поставить наконец на место недавних «генералов».
Повествование В. Шенталинского отчетливо делится на два пласта: автобиографический рассказ о том, как по его инициативе создавалась при Союзе писателей «Всесоюзная комиссия по литературному наследию репрессированных и погибших писателей» (декабрь 1988 г.), с каким трудом приходилось «пробивать» идею в писательском Союзе и особенно «наверху». Гражданская активность автора вызывает глубокое уважение. Без его открытий разговор о многих писательских судьбах оказался бы теперь неполон.
Второй пласт публикации — об одном писателе, по выражению В. Шенталинского, «без биографии». И это — о Горьком. «В многочисленных изданиях, посвященных ему, повторяется один и тот же набор хрестоматийных, тщательно процеженных данных… Отношения Горького с современниками искажены, некоторые люди вообще изъяты из его жизни». «Словом, Горький — эта всемирная знаменитость — едва ли не самый неизвестный советский писатель».
Из опубликованных фрагментов книги с бесспорной очевидностью вытекает вывод: сразу после революции «великий пролетарский писатель» сделался объектом постоянного надзора ЧК. На Лубянке на него было заведено особое досье, включившее множество документов, свидетельствующих, с каким пристальным вниманием следили власти за каждым шагом писателя, контролировали его контакты с современниками, перлюстрируя переписку, составляя особые обзоры наиболее «крамольных» публикаций, анализируя донесения сексотов… Особый интерес вызывают у спецслужб профессиональные устремления писателя, его взгляды, отношения с врагами советской власти. Целая индустрия изучения малейших проявлений инакомыслия!
Значительны показания судебного процесса 1938 года, в ходе которого выяснилось немало подробностей, проливающих свет на поведение лиц из ближайшего окружения Горького, например, таящие загадку ответы подсудимого Ягоды на вопросы прокурора, в которых звучит угроза разоблачения чего-то такого, что могло бы нарушить весь ход грандиозного спектакля (то есть причастность к ним самого Хозяина).
Повторю важные и приводившиеся уже выше сведения о М. Будберг. Через третье лицо, без расписки неоднократно получала она от Ягоды крупные суммы в иностранной валюте. Не знаменательно ли, что из восьми «заложенных» Крючковым в качестве участников антисоветского заговора в живых осталась только одна она? Все это убедительно подтверждает категорическое утверждение Н. Берберовой о связи «железной женщины» с советской разведкой.
