яда, нет лекарства, а есть пропорции — со словами дело обстоит ровно так же.
Что до классических литературных произведений, упоминаемых Роскомнадзором, то есть знаменитое место. Там Чичиков сидит в своей бричке посреди России и понимает, что дураки повсюду и навечно. Дороги расползаются от него как раки.
Только что исчез за горизонтом мужик, произнёсший главное непечатное слово. Матерное слово действительно — непечатное. Если его и начали печатать в каких-то книжках, так это дела не меняет, это неотъемлемое свойство непечатности. При этом всем ясно, что оно произносимо. Мат есть обряд устного заклинания — колдуны не размножают заговоры и заклятья на гектографе.
Чичиков переваривает это известное короткое слово, а над ним, откуда-то из небес, звучит речь, которую опрометчиво любят цитировать школьные учителя: «Выражается сильно российский народ! и если наградит кого словцом, то пойдет оно ему в род и потомство, утащит он его с собою и на службу, и в отставку, и в Петербург, и на край света. И как уж потом ни хитри и ни облагораживай свое прозвище, хоть заставь пишущих людишек выводить его за наёмную плату от древнекняжеского рода, ничто не поможет: каркнет само за себя прозвище во всё свое воронье горло и скажет ясно, откуда вылетела птица. Произнесенное метко, всё равно что писанное, не вырубливается топором. А уж куды бывает метко всё то, что вышло из глубины Руси, где нет ни немецких, ни чухонских, ни всяких иных племен, а всё сам-самородок, живой и бойкой русской ум, что не лезет за словом в карман, не высиживает его, как наседка цыплят, а влепливает сразу, как пашпорт на вечную носку, и нечего прибавлять уже потом, какой у тебя нос или губы — одной чертой обрисован ты с ног до головы!
Как несметное множество церквей, монастырей с куполами, главами, крестами рассыпано по святой благочестивой Руси, так несметное множество племен, поколений, народов толпится, пестреет и мечется по лицу земли. И всякой народ, носящий в себе залог сил, полный творящих способностей души, своей яркой особенности и других даров Бога, своеобразно отличился каждый своим собственным словом, которым, выражая какой ни есть предмет, отражает в выраженьи его часть собственного своего характера. Сердцеведением и мудрым познаньем жизни отзовётся слово британца; легким щёголем блеснёт и разлетится недолговечное слово француза; затейливо придумает своё, не всякому доступное умно-худощавое слово немец; но нет слова, которое было бы так замашисто, бойко, так вырвалось бы из-под самого сердца, так бы кипело и животрепетало, как метко сказанное русское слово»[296].
Опрометчивость назидательного цитирования в том, что повод-то срамной. Вдруг встанет из-за парты ученик и спросит, какое именно слово навело автора на эти лингвистические чудеса, на своеобычие русского народа, в чём мудрое сердцеведение заключено? Вот… Что там запикано, что в этих точках, Марья Ивановна? Ведь это всё родилось из того, что придорожный, случайный мужик назвал помещика Плюшкина «… заплатанным». И ясно, что именно это не вырубается ни топором, ни цензорскими точками.
В Сети и вовсе оказалось всё не так, как в архаическом мире бумажной цензуры. Интернет вышел по всему странным местом, сумрачной долиной между печатным миром и устной речью. С одной стороны, что не делает человек, как именно что печатает на клавиатуре. С другой же, весь этот мир социальных сетей, чатов, комментариев, и короткой необязательной переписки, построен по законам вольной устной речи. Прочь скучную грамматику, прочь завершённость предложения — лишь бы текла дальше эта речь.
Особенность в том, что она тут же застывает, будто отлитая в граните. Вот ты кладёшь трубку и выключаешься из разговора — но в той далёкой комнате, где тебя уже нет, кто-то спрашивает: «Кто звонил?». И твой бывший собеседник отвечает, махнув рукой: «А, один… заплатанный!» Раньше эти слова относились ветром, колебания молекул воздуха угасали — а теперь они, записанные частные разговоры, живут вечно на резервных серверах. Стёртые нами или не нами, оставленные впрок — неважно, всё равно ответ на Страшном Суде мы будем держать согласно кэшу Яндекса. Та вольность, которую люди могли позволить себе у костра, на охоте — она здесь, набрана мелким шрифтом в твиттере. Это печатная устная речь, и в ней полно тех самых слов — непечатных.
Закончить стоит вполне известной историей, которую присутствует в воспоминаниях Алексея Николаевича Крылова[297]. Крылов был внуком офицера, отличившегося при Бородино, сыном артиллериста. Отец Крылова был назначен во вторую легкую батарею 13 артиллерийской бригады, на то место, что освободил от себя Лев Толстой. И вот артиллерист Крылов рассказывал сыну, что его предшественник хотел уже тогда извести в батарее матерную ругань и увещевал солдат: «Ну к чему такие слова говорить, ведь этого ты не делал, что говоришь, просто, значит, говоришь бессмыслицу, ну и скажи, например, „ёлки тебе палки“, „эх, ты, едондер, пуп“, „эх, ты, ериндер“ и тому подобное.
Солдаты понимали это всё по-своему и рассказывали новому начальнику:
— Вот был у нас офицер, его сиятельство граф Толстой, вот уже матерщинник был, слова простого не скажет, так загибает, что и не выговоришь…»[298]
24.03.2017
Вся королевская конница (о двух союзниках всякого языка — армии и флоте)
Выпьем за армию нашу могучую,
Выпьем за доблестный флот!
Михаил Косенко и Арсений Тарковский
Анатоль Франс писал в своём некогда знаменитом романе «Остров пингвинов»: «У пингвинов была первая армия в мире. У дельфинов тоже. He иначе обстояло дело и у других народов Европы. Если поразмыслить, в этом нет ничего удивительного. Ведь все армии — первые в мире. Вторая армия в мире, если только предположить возможность таковой, оказалась бы в чрезвычайно невыгодной ситуации, — она была бы уверена в своем поражении. Пришлось бы немедленно ее расформировать. А потому все армии — первые в мире. Во Франции это понял знаменитый полковник Маршан[299]; на вопросы корреспондентов, в связи с предстоявшей битвой при Ялу[300], о русско-японских военных действиях он без малейшего колебания назвал первою в мире и русскую армию и японскую. Примечательно, что какие бы страшные поражения ни потерпела армия, она не перестает быть первой в мире. Ибо если народы приписывают свои победы искусству своих генералов и храбрости солдат, то поражения они всегда приписывают какой-нибудь непостижимой роковой случайности. Напротив, флот того или иного народа занимает то или иное
