оказалась очень сильно, очень глубоко не только задета, но и уязвлена тем, что бежать из моего собственного дома мне предписывается по правилам, определённым даже не мной, а какими-то совершенно неизвестными мне военными либо нанятыми ими штатскими американцами. Или американками, женщинами, что ещё противнее. К тому же, по неизвестным мне правилам, придуманным ими исключительно в своих интересах! Да ещё мне же велено беспрекословно довести эти чужие условия бегства до моих помощников, словно я уже не полновластная хозяйка у себя в доме, а рядовая участница шайки самозванных заокеанских заговорщиков. Как будто пришли ко мне эти незваные распорядители и заявили, что у себя дома я теперь никто! Собственно, так и есть, приходится признать.
При этом моё мнение их не интересует, эти наглецы всего лишь профессионально справились с порученным им заданием. Они вполне довольны и работой, и оплатой, потому что им удалось соблюсти нечто более важное, чем обережение моего спокойствия и моего самочувствия — они смогли выполнить условия адаптированности заокеанской программы к моему домашнему компьютеру без каких-либо дополнительных настроек. У них, как всегда они говорят в плохих фильмах, «получилось»! Ещё бы в ладоши себе похлопали, поаплодировали! Всё заработало сразу и с высокой точностью. Само собой стало зажигаться освещение то в холлах, то в ванных, стали включаться кухонные плиты и водяные краны, хотя никто никуда не входил, руками ничего не включал, не мылся и никакой еды не готовил. А для кого готовить? Вместо нас с Борисом в моем любимом хоккайдском доме теперь станет жить чужая компьютерная программа, так добро пожаловать на наш северный остров, чёрт бы вас побрал, заокеанские цифровые мистер и мисс! Воистину блаженны мои дорогие ушедшие родители, которых не успел всосать в свои бездонные информационные базы Глобальный контроль!..
И меня почти взбесила та вялая, долговязая и белобрысая аморфная деваха, которая последней работала с компьютерной имитационной программой. Очевидно, именно она доводила заказанный продукт до необходимой кондиции. Едва взяв в руки гильзообразную «флэшку» от Джеймса, я считала прилипшую к её поверхности информацию и отчётливо увидела, как эта девка, полулёжа на продавленной тахте, то уныло ковыряла одним пальцем клавиатуру, а то, пока периодически «грузилось» её дряхлое «железо», доставала из пластикового пакета картофельные чипсы и тупо, лениво, но без устали их жевала, в то же время глядя в затрёпанную книжку с ужастиками Стивена Кинга. Она явно не осознавала, что реально творит ужасы похлеще придуманных кинговских. Ей ведь сколько-то заплатили, а русская поговорка гласит, что за деньги и черти пляшут, не только эта зачуханная анемичная девка.
Вот она нехотя поднялась, направилась к лестнице. Мое негодование достигло точки испепеления, когда эта одинокая инфантильная полупричёсанная жердь в потёртых джинсах, вместо того, чтобы повыше поднимать каждую из своих тощих коленок, только слегка их сгибала и, поочерёдно обводя ступнями по сторонам, сперва как будто лениво обметала своей полусогнутой журавлиной конечностью пространство над лестницей и только потом ставила босую ногу на очередную ступеньку. Бес её знает, зачем она попёрлась вверх по этой дурацкой лестнице!
Но и тут я сдержалась, не подала виду, а что мне ещё, скажите, оставалось?
Какую-нибудь американскую толстуху, работающую так-сяк, но тоже вне её и моего уразумения, зачем она это делает, причём, мне назло, я восприняла бы ведь ничуть не лучше. Я всегда была убеждена, что в основании любой западной демократии заложено самое главное — священное право на частную жизнь, Рrivate. Это и есть наивысшая собственность. А они, эти натуральные ублюдки демократии, докатились теперь до того, что за мизерную плату своими руками хоронят славную эпоху «Прайвит». Да и чёрт тогда с ними и с этой их эпохой! И с их «демократией», которой они так гордятся, но давно уже не имеют, и этого даже не замечают.
Встряхнулась и усилием воли прогнала дурацкое наваждение, лишь отметила себе для анализа на будущее, что никакими сопутствующими звуками телепатически воспринятая мной информация не сопровождалась. Категорически запретила уничижительно думать о самой себе и дальше. По сути, я, в конце концов, оказалась вынуждена безропотно принять и взяла у Миддлуотера и управляющую программу, и деньги для монаха, хотя ошё Саи-туу был в отъезде, на главном острове Хонсю, да ведь вернётся же он сюда ещё хоть ненадолго.
Между тем, несмотря на единичные вспышки эмоций, разнообразнейшие мысли мои продолжали нестись неостановимым потоком, как талые воды жаркой весной в половодье.
Ещё утром моя неизменная карманная помощница Джоди вежливо поздоровалась со мной, деловито провозгласила текущую дату — воскресенье, двадцать шестое сентября две тысячи десятого года — и голоском молоденькой, полуобразованной, но с огромным апломбом и непревзойдённым самомнением, и оттого беспредельно ехидной дамы, выдала дежурный афоризм выходного дня, почерпнутый, как я поняла, из записных книжек знаменитого английского писателя Сомерсета Моэма:
«Старая дева всегда бедна. Если она богата, тогда это незамужняя женщина среднего возраста».
Я вновь проявила почти христианское смирение. Лишь кротко улыбнулась очередной, по-иезуитски бесстрастной, но едкой подковырке чертовски изобретательной в своей тупости Джоди и подумала, что компьютер, исходя из закона случайных чисел, вполне справился бы и с дежурными прорицаниями. Моя незаменимая и оттого гордая помощница Джоди в роли, например, дельфийского оракула, сообщающего нам для постижения волю Высшего мира! Разве не обо мне оказался невинно процитированный ею афоризм?
Я достигла, скажу мягко, утренней зари среднего возраста, поэтому романтические повадки юности стали мне больше не свойственны, а припомнившаяся ко времени безвременного отъезда с Хоккайдо бывшая социалистическая литература оказалась изначально заквашена на романтике. По идеологическим рецептам так называемого социалистического реализма она и состряпана для всевозрастных романтиков. Вот почему я не поверила ей. Да и вовсе я не так богата. Смотря с кем сравнивать. В то же время я не настолько ещё стара, скучна и уныла, чтобы отказать себе в удовольствии поучаствовать в предстоящих нам с Борисом событиях. Вот от какой действительно не скучной мысли я, наконец, встрепенулась и, кажется, даже улыбнулась!
Пожалуй, верно только это: жить надо стремиться полноценно в каждый дарованный день. Жить без необъяснимых страхов и робкой оглядки, с жадным неподдельным удовольствием! Только не в поиске удовольствий, избави Боже, чтобы не впасть в подчинение их поиску. И постараться надольше остаться вне рабской зависимости от возраста, главный недостаток которого вдруг обнаруживается в том, что он изменяется уже не в лучшую сторону.
Да полно, полно, трусиха, нет ведь никакой трагедии!
Если я не могу представить себя бездумной богемной подружкой, скажем, какого-нибудь напыщенного,
