– Потьма, – дополнила Варвара, – местечко, где есть женская тюрьма.
– Глеб жил вблизи Новослободской, – продолжал Брусницкий, – Кадушка – очень близко, на Фадеева. Вот и зашли.
* * *
Когда встречались у Варвары, Антон рассказывал о новых интересах, что посещает выставки, общается с артистами. Кадушка и не думала скрывать, что для неё это – окно в желанный, недоступный мир: увидеть, может – познакомиться с особыми людьми, кто предстает с экрана, выступает в театре. Она измучила Антона просьбами, и он привел к ней Глеба.
Тем летом Глеб развелся, вел рассеянную, холостую жизнь, не прочь был выпить. Антон и предложил: «Зайдем к одной знакомой».
Дом на Фадеева был сталинский, солидный. Наталья сразу провела на кухню, накрыла стол. Единственное, что просила – тише говорить: недомогает тетя, потому не приглашает в комнаты. Глеб только и подумал: «Добрая, открытая толстушка». Нашлась прекрасная закуска к принесенной водке – помимо свежих помидоров-огурцов хозяйка угощала их домашним салом своего приготовленья. Расслабились, поговорили. Ну, вроде бы, и всё. Пересеклись, а не свели знакомство.
Но через день у своего подъезда Лактионов чуть не наткнулся на Кадушку, хоть не узнал, пока девица не сказала:
– Добрый день.
Тогда он сразу распознал её по габаритам. Лишь что-то ляпнул на ходу – он торопился.
Определил всё следующий вечер, когда он шел домой с веселою компанией: знакомые артисты, все отснялись в эпизоде, решили выпить и Антон их пригласил.
Наталью он узнал и улыбнулся, а она вся расплылась.
– Знакомая? – внезапно оживились сослуживцы. И стали приглашать наперебой, – идемте с нами.
Вот так Кадушка в первый раз вошла в его квартиру.
* * *
На дне рождения Марины выпал перерыв. Ещё сидели за столом, но лишь переговаривались, отдыхали. Брусницкий загасил окурок, неожиданно спросил:
– Хотите, я прочту стихотворенье? Недавно написал.
Когда улегся гул согласий – начал:
Ты шагаешь как-то неуверенно,
Сквозь платформу, слякоть и весну.
Ты на рельсы хочешь, ты – Каренина,
И сама не знаешь, почему?
В душной электричке ты – невольница,
У проклятых полок – половчан.
Ты боишься, что к тебе наклонится
Пьяный новоявленный Колчак.
Дачники набились, как молекулы,
Говорят про водку и кефир.
Девочку с продрогшими коленками
В грудь толкает этот страшный мир.
Поезд рвет к Москве на жуткой скорости,
Наступает, как финал – вокзал.
Я, из-за своей привычной робости,
Девочке ни слова не сказал.
– Ты это про Кадушку? – он был довольно простодушен, последний муж Субботиной.
– Конечно же, – включился Николай, – как это образно – Кадушкины продрогшие коленки.
– Да вы о чем? – остановила Лиза, – по мне – вполне хорошие стихи.
И, кстати, вспомнила: «За что же Богаченкова сидела?»
– Подпольные аборты подвели, – сказал Антон, и был уверен, что всем ясно. Но, кто услышал, посмотрели с удивленьем.
– Она же повитуха, и на этом деньги делала. Одна девица чуть не померла, мамаша позвонила в «Скорую», всё и открылось. Три года провела на нарах.
– Непросто вывести следы татуировок, что у неё на пальцах. Можно представить, что скрывается внутри, – так Лизин муж поставил точку.
Все стали выходить из-за стола – развеяться и просто подышать. Сад был большой, на весь участок. От боковой калитки шла тропинка и быстро выводила в лес из высоченных елей и берез, в вечерней тьме смотревшийся чащобой. Но это был родной, изученный оазис, и все отправились гулять, стряхнуть пустую шелуху ненужных слов. Только Субботина не отошла от темы, досказывала мужу Кадушкину историю.
– Я – не Брусницкий, – начала Варвара. На что Андрей сказал:
– Какое счастье.
– Он рассказал бы тома три хождения по мукам, а я – историю болезни и диагноз.
* * *
Зашла тогда Кадушка к Глебу с полупьяными артистами, да и осталась. Артисты выпили и разошлись, Глеб завалился спать, девица тоже прикорнула.
Наутро она стала убираться. Глеб удивился, что Наташка здесь, но что ж мешать благому делу? Сходила на дежурство, а вечером звонила в дверь, почти рыдала – тетя умерла. Другие родственники – сволочи, плохие люди. Ей негде жить.
Все чистила и мыла, прибиралась, пробралась в постель. Глеб с первых дней терзался, но не решился указать на дверь – она же так старалась для него.
Про улицу Фадеева открылось все случайно – Брусницкий встретил общую знакомую. «Тетка» из сталинской квартиры была прикованной к кровати инвалидкой, Наталью наняли сиделкой, она из кухни сделала подобие притона – кто только там не появлялся. Чтобы больная не тревожила, Кадушка делала укол – несложно уколоть снотворное, когда так много назначений. Однажды тетушка заснула навсегда. Кадушку выгнали, но без состава преступленья.
Она хотела, чтобы Глеб на ней женился – престижно, и прописка, и квартира. Поила его водкой, всячески старалась ублажать.
Но как-то он не смог попасть домой – дверь изнутри была закрыта на засов, не отвечали, как ни барабанил. Пошел на улицу, пролез через балкон соседей – Наталья была дома и спала.
– Я так устала, ничего не слышала.
Пока Глеб лез через балкон, соседка снизу видела, как из его квартиры выскочил какой-то тип – как, видимо, бывало на Фадеева. Глеб тут же всё узнал.
Решился выгнать, но Кадушка пробиралась, приносила выпить.
Потом он стал недомогать – она подмешивала в выпивку снотворные и антидепрессанты.
«Кого же она так напоминает?» – старался вспомнить Глеб.
Все стало ясно, когда к ней приехал брат. Как выяснилось, Игорь был в тюрьме. Ему вручили предписанье, где он должен жить, в Москву заехал повидаться.
И Глеб увидел иллюстрацию к учебникам Ломброзо. На кухне пили и ругались матом прирожденные преступники с антропологией на месте головы. Неандертальцы, без намека эволюции.
Пришлось пойти на преступление – бежать из собственного дома. Он вытащил у Богаченковой ключи, довез сестру с братишкой до ВДНХ, и потерялся. Неделю прятался у друга.
Они весь вечер просидели у подъезда. Потом отправились куда-то – слишком много глаз, чтобы ломать чужую дверь.
А Лактионов заезжал через неделю, посмотрел. Примерно месяц где-то жил, и возвратился лишь тогда, когда Кадушка поселилась в другом месте – проверенный источник знал наверняка.
* * *
– К чему о них все разговоры? – поморщился Андрей.
