Пользоваться при письме можно только острым пером, лучше № 86, и ни в коем случае не применять пера „рондо“ и вообще перьев с тупым концом.
7. Начертание всех букв должно соответствовать установленным Министерством просвещения образцам.
8. При письме не допускаются подчистки, применение резинки. Следует просто зачеркнуть неправильно написанное и аккуратно надписать сверху.
9. Применение черновиков допускается только при решении контрольных задач и при письме сочинений, причём и черновики должны быть написаны четко.
10. Каждую работу следует соответствующим образом оформить, т. е. в начале работы указать дату, написать заглавие, расположив его в середине особой строки.
11. При письме нельзя допускать никаких сокращений слов; например, нельзя писать т. к. вместо так как, уч-цы вместо ученицы и т. п.
12. Все строки должны начинаться на одинаковом расстоянии от края страницы и заканчиваться у границы поля.
13. Для исправления ученических письменных работ учитель пользуется только красными чернилами. <…>
15. Всякого рода объявления, вывешиваемые в школе, а также заметки и статьи в стенгазетах должны оформляться с соблюдением основных требований каллиграфии»[291].
Теперь от руки нужно писать всё меньше и меньше, рукописное редуцируется в подпись. Даже в юридических документах, которые заполняются на месте от руки, вставляются только личные данные, которые, скоро будут вводиться в документ с голоса. А затем цифровая подпись окончательно завершит эпоху письма в прямом смысле этого слова.
С методикой записи от руки связано много неинтересных публичных переживаний. Довольно много людей утверждает, что перо в руке (нечаянный каламбур) способствует лучшей работе головного мозга etc. Говорят, что написанное от руки лучше удерживается в памяти, каллиграфия способствует чувству изящного, и много прочих благоглупостей в стиле глянцевых парикмахерских журналов. Даже те исследования, что пересказываются подробно, вызывают сомнения в области постановки задачи, а эмоциональный стиль напоминает споры про «тёплый ламповый звук» и то, что «запах книг не заменишь ничем». Все эти «Пять причин, почему ручка лучше клавиатуры» и «Двенадцать поводов к совершенствованию техники письма от руки» совершенно не очевидны, и бьются более или менее остроумным оппонентом.
Более того, достаточно циничный спорщик может сочинить свои «Пять причин, отчего цифровая запись лучше рукописной» и «Дюжина способов улучшить технику набора».
Огромные массивы текстов — дневники, письма, предсмертные записки, черновики и заметки, никогда не будут прочитаны именно потому, что они написаны от руки, оттого, что неразборчив почерк, буквы слились воедино, чернила подмокли и расплылись. Они не будут прочитаны потому ещё, к этому огромному морю слов не приделать поисковой машины — и судьбы миллионов людей, бывших свидетелями удивительных событий, так и останутся на бумаге. Хотя были записаны каллиграфическими буквами, а бумага ещё хранит чуть слышный запах духов, которые уже не производят на планете — но всё это истлеет на дачных чердаках, будет съедено архивными мышами, залито пожарной или водопроводной водой.
Иногда любители возвышенного привлекают себе на помощь авторитет писателей. Это довольно сомнительная помощь — во-первых, в нынешнем веке писатели вовсе не пользуются тем авторитетом, который у них был в те времена, когда книга замещала собой большую часть знаний об этом и других мирах, то сейчас это не так. Писатели, за редким исключением, малооплачиваемые, тревожные и испуганные жизнью люди. Да и высокооплачиваемые не обязательно являются образцами мудрости и душевного здоровья. Часто глянцевые журналы сообщают нам, что Иван Синдерюшкин пишет только гусиным пером и только из Михайловского, а Джон Пинхасович — только серебряной ручкой «Харкер», и ты ловишь себя на стыдном вопросе: кто эти люди?
Во-вторых, чьи-то личные привычки не всегда полезны другим.
В-третьих, никакого соответствия между качеством текстов и способом записи нет. Были люди, создававшие дурные вещи и имевшие прекрасный почерк, равно как мы знаем множество прекрасных авторов, писавших как курицы лапами.
Но были и авторы, которые успешно начитывали свои произведения босоногим ученикам в хитонах, петербургским стенографисткам и маленькому чёрному диктофону. Были и люди, всю жизнь печатавшие на пишущих машинках. Шелестели слова «одинаковая сила удара», «Эрика» берёт четыре копии, звякал предупредительно колокольчик каретки. Смазка, лента, копирка… Куда это всё провалилось? Туда же, куда кассетные магнитофоны и телефоны с дисковыми номеронабирателями.
Бытовая культура сменяется быстро и неумолимо.
Стук-стук клавишами, скрип-скип стальное пёрышко, хлюп-хлюп чернила в насосике ручки — кому со смешной резинкой-соском, а кому с винтовым поршнем.
Конечно, что-то остаётся в быту — видел я и работающий фонограф (а уж шик показанного на даче угольного самовара пережили многие).
Однако перемены бытовой культуры неумолимы — и скоро для тестирования можно будет выдавать одноразовый прибор.
А так — тотальный диктант остаётся самым распространённым явлением в области письма от руки.
Вот что думал я, когда обнаружил, что не могу, одновременно открыв два окна на экране, записывать в одно, а слушать ролик в другом.
Записал так, для себя, попросту, гелевым по жёлтому — о коньяке и стерляди, буксирах-трудягах и улицах, расходящихся от далёкой реки.
Записал — и вернулся к клавишам.
Там — стук-стук, скрип-скрип, а в этом мире — клац-клац или вовсе тихий шорох пальцев по прочному стеклу.
Одно, кажется, верным — предсмертные стихи довольно сложно написать кровью с помощью клавиатуры. Но в том, что этот навык исчезает — мало дурного.
17.04.2017
Непечатное слово (о непечатном слове)
Лишь однажды я слышал от него косвенное обозначение термина. Как-то мелочные пуритане напали на его друга за то, что тот напечатался не в том органе, где бы им хотелось. Пастернак рассказал за столом притчу про Фета. В подобной же ситуации Фет будто бы ответил: «Если бы Шмидт (кажется, так именовался самый низкопробный петербургский тогдашний сапожник) выпускал грязный листок, который назывался бы словом из трех букв, я все равно бы там печатался. Стихи очищают»[292].
Андрей Вознесенский, «Мне 14 лет».
Есть у такого забытого уже писателя Леонида Соболева очень сильный роман «Капитальный ремонт» (1932). Роман этот не окончен, и не мог быть окончен в той манере, в какой начинался. В нём слишком много той вольной работы со словом, что была в двадцатые, точных метафор, которые разворачиваются перед читателем как бы самостоятельно, много деталей — всего того, что делало литературу двадцатых годов прошлого века удивительной. Так вот, в этом романе есть один эпизод и его последствия, сюжетная линия, что проходит через весь текст: матрос висит в люльке у борта большого военного корабля и драит огромный герб Российской империи, укрепленный на
