могли оставить на воде радужный след, маслянистые пятна.
Сообщения о выходах нефти на поверхность стали затем поступать из различных мест Западной Сибири. Один тракторист писал в геологический центр Москвы:
«Нельзя ли расследовать недра нашего… района? Неподалеку от моего селения Татарская, в котором я живу вот уже как три года, я начинаю замечать выходы на поверхность земли маслянистой жидкости. Признаки таковы: как будто разлитый керосин на воду, а на перекате реки… против этого места сплошное пузырение, показывающее выход газов. Притом такие признаки не в одном месте, вокруг села расположены треугольником… А вот из увала-горы все время сочится вода такая, как будто в нее налито горючее, сверху покрыта слоем фиолетового цвета… Прошу вас сообщить мне точные данные, приметы месторождения и охарактеризовать мои».
Год как отгремела война, и послать на место геолога было для той поры затруднительно. Пытливому трактористу лишь дали ответ, как отличить настоящую нефть от каких-либо грязных пятен.
До открытия большой нефти в Среднем Приобье оставалось еще десять лет. Конечно, не будь войны, этого тяжкого для страны лихолетья, путь к нефтяным и газовым залежам Западной Сибири был бы гораздо короче и относился бы не к концу пятидесятых, а к началу сороковых годов. Каких нужно было набраться сил, какого могущества, чтобы свершилось потрясшее мир чудо, чтобы так необходимое Отечеству сырье потекло по трубам миллионами тонн и миллиардами кубометров!
С академиком Губкиным Викентий Кузьмич Латунин не встречался: когда умер известный ученый, Латунину минуло девятнадцать. Но несколькими годами позже, завершая образование в авиационном институте, он основательно проштудировал книгу Губкина «Учение о нефти». Читал для познания и вовсе не думал тогда, что в середине шестидесятых ему придется заниматься нефтью вплотную и с разных сторон: поисками, добычей, транспортировкой и глубокой переработкой этого удивительного сырья.
Едва появился Латунин в Нарыме, едва принял дела в обкоме партии, как заявил на первом же активе, что будущее этого края, успехи всех отраслей народного хозяйства станут отныне зависеть от скорейшего освоения нефтяных и газовых залежей. То, что тогда разворачивалось в соседней Тюмени, поражало его и радовало. Но вызывало протест, полное несогласие с тем, что нарымские месторождения, по мнению министерского руководства этой отраслью, надо отдать соседям: там дело уже, мол, налажено и затевать новые промыслы, да еще самостоятельные, не стоит. Мингазстрой прямо-таки на дыбы встал, чтобы загородить дорогу нарымской нефти. Временами казалось, что камня не сдвинуть с места. Но не тот человек был Латунин, чтобы, что-то наметив и рассчитав, убедившись в обоснованности решения, отступать от цели.
К середине шестидесятых в Нарыме было уже несколько крупных месторождений углеводородов, и сейсморазведка, геологи давали хорошую перспективу на нефть и газ. Академик Трофимук, ученый-нефтяник с мировым именем, тоже не сомневался в богатстве васюганских и кудринских недр. Латунин был с ним давно и близко знаком. К нему Викентий Кузьмич и обращался за добрым советом, поддержкой.
— Насколько я знаю, Андрей Алексеевич, вы относитесь благосклонно к нарымской земле с геологической точки зрения, ну и, конечно, просто по-человечески, — сказал секретарь обкома Трофимуку в одной из бесед. — История распорядилась так, что сначала в Томске зародилась большая наука, затем, спустя несколько десятилетий, крупная промышленность. Пришел и наш черед. Судите сами, Андрей Алексеевич. С шестьдесят шестого года, когда началось форсированное продвижение на север, к нефтяным месторождениям, население у нас возросло более чем на сто тысяч. Если учесть, что каждый трудоспособный либо учится, либо работает, то можно себе представить, какая трудонапряженность в области.
Порывистый, весь живой и подвижный в жестах, мимике, в твердом взгляде серовато-зеленых глаз, напористый в слове, Викентий Кузьмич смотрел на собеседника и отмечал про себя, что черты лица ученого стали с годами еще мягче, в полуприщуре глаз таятся ум и доброта, глубокие складки, сбегая от крыльев носа к углам губ, делают его облик особенно выразительным. Слушая Латунина, академик отвешивал короткие кивки и улыбался. Крупные кисти его рук покойно лежали на столе. Вот он заговорил, и речь полилась неторопливо, каждое слово звучало весомо, обдуманно, было согрето душой.
— На Томи городов немало, и все они славны, каждый по-своему. Что же касается вашего, то ему самой историей определено место особое. — Трофимук не льстил, он просто не был на это способен. — Без мала четыреста лет со дня основания! Возраст почтенный. Наукой славен, и к славе этой причастен сам Менделеев. Первый университет за Уралом, технологический институт. Помню, как высказывался президент академии наук Сергей Иванович Вавилов: «За Томском числится незабываемый подвиг внедрения науки и техники в необъятные области Урала и Сибири». И верно! Ведь на базе крупных факультетов здешних вузов было организовано девять институтов в городах Западной Сибири.
— А знаете, Андрей Алексеевич, что на заре Советской власти кое-кто предсказывал «умирание» Томску как культурному и научному центру страны! — Латунин заглянул в папку, вынул оттуда страничку машинописи. — Вот почитайте, как отвечал Луначарский таким «прорицателям» в двадцать третьем году.
— А вы сами, пожалуйста, вслух, — попросил Трофимук.
— Хорошо. Слушайте:
«Я считаю своим долгом заявить, что такое суждение (об умирании Томска) противоречит, во всяком случае, тому, что видели глаза мои… Лично я, пока мне не представят достаточных аргументов обратного порядка, убежден, что было бы прямой нелепостью и полной культурной опрометчивостью при таких условиях ставить крест на Томске. Я глубоко убежден, что Томск не только не спел своей песенки, но что именно он явится гигантским культурным очагом для Северной Азии, отчасти и за пределами Сибири, притягивая к себе все большие массы пролетарской молодежи, которая должна будет дать новую культурную жизнь Азии».
— Прозорливо смотрел Анатолий Васильевич, — оживленно сказал академик.
— Маловеры по отношению к нам и теперь не перевелись, — усмехнулся Латунин. — Чем примечательным характеризуется наша работа, ее сущность, ее методы? Это, несомненно, постоянный поиск, напряженный труд наших людей в решении задач социально-экономических, идейно-воспитательных с упором на освоение природных богатств. Порою товарищи из министерств и центральных плановых органов упрекают нас, местных работников, в том, что мы иногда увлекаемся, преувеличиваем возможности своего края, когда речь заходит о капитальных вложениях. Возможно, что
