"загадать".
— Орёл, — выпалил Шарпанов.
— Решка, — воскликнул Беззубец.
— Решка, — почесал за ухом Стрижеусов и махнул рукой, мол, надо было ставить на "орла".
— Орёл, — вытянул шею Курихин.
Баллюзен подкинул монету, и она плотно прилегла к земле.
Орел! — в две глотки проорали Курихин и Шарпанов, бросившись в объятия друг друга. — Едем!
Можно было подумать, что их отправляют домой.
Беззубец предложил Курихину обменяться конями: «Мой порезвее будет», но тот потёр рубец на скуле и бесшабашно сплюнул: «Обойдусь»! Зато от револьвера, который сунул ему в руки прапорщик Шимкович, отказываться не стал: провернул барабан, пересчитал и оценил на вид капсюли — вроде, всё в норме, осечки быть не должно, и опустил пистолет в карман казачьих шаровар. — Авось, не пригодится. — Он приосанился и даже сдвинул каблуки, прихлопнув рукой шашку.
Николай наблюдал за сборами казаков и представлял себе лорда Эльджина, довольно потирающего руки по случаю захвата русского архива. «Если нож не входит в грудь, он может войти в спину» — это была одна из любимых поговорок английского посланника.
— Ваше превосходительство, — обратился Баллюзен к Игнатьеву, — разрешите приступить?
Видение лорда Эльджина исчезло.
Николай посмотрел на капитана и тот, вытянувшись, щёлкнул каблуками. — Команда к вылазке готова!
— С Богом! — напутствовал его Игнатьев. — И зря не рискуйте: люди дороже.
Шарпанов и Курихин приторочили к сёдлам карабины.
— Куда навострились? — шёпотом спросил Савельев, и Курихин уклончиво хмыкнул. — Допрежь не знали, а ноне как вчерась.
— Не закудыкивай, — буркнул Шарпанов.
— Ладныть, — сконфуженно сказал Савельев и похлопал его по плечу. — Я не глазливый.
— А я и не, — мигом очутился в седле Семён. Даже стремя не качнулось. — Казак струсит, девка мамкою не станет.
Вид лихой, глаза блестят.
Счастливый.
В это время Игнатьев давал Баллюзену последние наставления.
— Англичане будут принимать вас за французов, а французы сочтут за англичан. Поскольку и у тех и у других много наёмников со всех концов света, орите по любому поводу: «Мой Бог!»
и вас поймут.
— По крайней мере, примут за контуженных, — рассмеялся Баллюзен и молодецки сдвинул фуражку.
Из Тунчжоу выехали рысью, затем пришпорили коней.
Шарпанов с цыганистым смуглым лицом и выбивавшимся из-под фуражки смоляным чубом скакал впереди — его отчаянная храбрость и неуёмная прыть рвались наружу. Неожиданно из придорожных кустов выпрыгнул заяц, и он едва удержал своего жеребца на краю обрыва, с которого запросто можно было свалиться в реку. Лошадь Баллюзена шарахнулась вбок, осела на задние ноги и, напружинив шею, кося глазом, стала выбиваться передними копытами из топкой канавы. Пришлось капитану соскочить на землю, а Курихину поддёрнуть гнедую за нарыльник, благо, ремни уздечки были крепкими. Тут же, напуганная лошадиным храпом и людской вознёй, из прибрежного камыша взлетела цапля, чиркая по воде длинными ногами и маховыми перьями своих огромных крыльев.
— Сумнение берёть: туды ли метим? — крутнулся в седле Антип, когда они одолели ещё несколько вёрст. Перед ними чавкало болото, сопело, плюхало вонючей жижей. Жеребец Шарпанова, разгорячённый бегом, грыз удила, натягивал поводья.
— Стой, чёртова худоба! — поддёрнул железо уздечки Шарпанов и посмотрел на Баллюзена. — Надо мозговать.
— Чу! — поднял нагайку Курихин, и все насторожились. — Кажись, стреляют.
Откуда-то издалека доносилось хлопанье в ладоши.
— Из пушек жарят, — потеребил свой чуб Шарпанов.
— Из фалконетов, — уточнил Баллюзен и снова прислушался. — А вот теперь гаубица.
— Значица, левее надыть, — указал нагайкой на поросший лесом взлобок Курихин и стал заворачивать коня. Следы от копыт наливались водой. — Захряснем в мочажине.
Проехали кремлевник — хвойный лес на моховом болоте, тонкомерный осинник, чахлый березняк, и выбрались на сушь.
Курихин первым заметил французов — конный разъезд.
— Сыпь! — гаркнул он в ухо Шарпанову и пустил свою лошадь галопом — только подковы засверкали. — Тикаем, ваше благородие!
Баллюзен помчался следом.
Шарпанов пропустил его вперёд, поскакал сзади. Прикрыл.
Кони взяли разбег и под их аллюрный топот мимо проскакивали то редкий соснячок, то частый ельник, то густой чащобный бурелом.
— Пусто, — оглянулся на скаку Семён и погрозил Курихину нагайкой. — Всыпать бы тебе за огурство, да арапника жаль.
— Ты зря-то не блажи, — огрызнулся Антип. — Говорю, французы.
Изредка со стороны заходящего солнца доносился перестук выстрелов, пушечные залпы. С каждой верстой их звуки становились громче и отчётливей.
Кони перешли на рысь.
Случайно наехали на заросшую высоким бурьяном и молочаем крохотную бахчу. Среди пожелтевшей ботвы и огудины нашарили три небольших арбуза с жёлтыми пятнами пролежней и две спелых дыньки, источавших медовый аромат. Пустили коней шагом. Полакомились.
— Сейчас бы карафинчик красенького, — выплёвывая арбузные семечки, размечтался Курихин, — да барашка с поджаркою…
— Щас пятки припекёт, — нахмурился Шарпанов. До его слуха докатилась новая волна перестрелки. — Видать, французы.
— Энтих мы смигнём, абы бумаги найти.
По дороге наткнулись на живую изгородь из винограда и терновника. С трудом продрались сквозь колючие кусты. Жеребец Курихина едва не провалился в волчью яму, за что и получил тычка.
— Гляди, куды прёшь, едрева грызь!
Перебрались через топкую холодную речушку, выбрались на твёрдый берег и снова — руби её в пять! — кусты боярышника и колючки. Терновник, шиповник, репьи в рост человека.
— Гляди, — обратил внимание на труп китайца, лежавший подле серого камня, Шарпанов. — Свежая протычина под глазом.
— Штыком ковырнули, — присмотрелся Курихин. Его конь всхрапнул, скосил глаза, подался вбок. В это мгновение Антип мог поклясться, что чувствует на своём плече чью-то тяжёлую руку, затылком ощущает злобный взгляд. Он резко обернулся — и встретился глазами с Шарпановым.
— Че крутишьси, как муха в молоке? — Заметив опасливую настороженность в лице товарища, проворчал Семён и направил своего коня по истоптанному коноплянику.
— Фу, — стряхнув наваждение, выдохнул Курихин. — Чё токмо не помстится. — Он постучал нагайкой по заляпанному грязью голенищу и со всего маху перешиб плетью стебель татарника. — Еп-пишкина коза!
Над дальним лесом, к которому они стремились, висела багровая туча, обожжённая закатом. Высоко прокугыкали гуси.
Решив облегчить себе путь, казаки предложили Баллюзену свернуть на просёлок и теперь их лошади скакали по избитой, но твёрдой земле.
С той стороны, где, по их мнению, находился Летний дворец, громыхнули пушечные выстрелы — три или четыре.
