– Я не успел. Нужно было подготовить двухмесячный контент для сайта. – Я посмотрел прямо в камеру. – Котострофа. ком, у нас вы найдете что угодно. Зайдите прямо сегодня!
Ана закатила глаза и опустила камеру:
– Если что-то ломается, кубинцы не могут это заменить. Просто заклеивают скотчем.
– Мы ни за что не полетим на замотанном скотчем самолете.
– Ту-204, – сказала Ана. – Классическая советская птица.
– Ты прямо словно предвкушаешь.
Ана выразительно на меня посмотрела. У нее под глазами залегли темные круги (они не проходили весь последний месяц), но губы дрогнули в улыбке.
– Ты же вроде хотел посмотреть настоящую Кубу.
– А еще я хочу выжить.
– Знаешь, что раньше Гаваной заправляла американская мафия? До революции?
– При чем тут это?
– Мы поимели их страну, – пояснила Ана. – Они не выдержали и взбунтовались, а мы наложили на них эмбарго. А ты жалуешься, что им нечем чинить самолеты?
При нормальных обстоятельствах, я скорее ответил бы на письмо нигерийского принца, чем полез бы в этот разговор. Но мне надо было отвлечься от предстоящей поездки на смертоносной машине дедушки Ленина. Так что мы провели два прекрасных часа, споря, связаны проблемы Кубы с эмбарго или коррупцией правительства Кастро либо же дело в неизбежном крахе коммунизма.
– У коммунизма есть свои минусы, – наконец сказала Ана. – Зато есть предоставление жилплощади без аренды, а еще медицина и обучение абсолютно для всех. Если вырос в Вашингтон-хайтс с работающей мамой и вечно пьяным вдрызг отцом, начинаешь смотреть на это по-иному.
Потом она затихла, и разговор прекратился.
Когда объявили посадку, вид самолета меня успокоил. Сверкающий, белый, с двумя турбинами и вполне современный.
– А неплохо, – заметил я Ане, пока мы шли к трапу, борясь с порывами теплого ветра.
Она просто кивнула на ближайшее крыло.
Там, на стабилизаторе, прямо под крылом виднелся серебристо-серый…
Скотч? Скотч.
С первых же минут на борту мое внимание привлекли обрывки разговоров.
«…si, asere, pero si que si…»
«…lo que yo meti fue candela…»
«…tiene tremenda pinta, hermano…»
Проглатываемые слоги и быстрый говор мгновенно напомнили мне тетю Хуниту.
Только половина пассажиров была кубинцами, но каждый тащил с собой столько сумок и поклажи, что мог открыть небольшой магазин в Гаване или обеспечить достаточно большую семью обувью, одеждой и кухонными принадлежностями, что скорее всего. Один парень умудрился протащить через досмотр электронную клавиатуру, все еще в упаковке, и добрых пять минут запихивал ее на багажную полку.
Вскоре я сидел скрючившись в кресле над Мексиканским заливом. Ана пыталась отвлечь меня от зловещего гула моторов рассказом, как она ездила в родную деревню в Пуэрто-Рико: о местных танцах, горах свинины и долгих часах обжиманий с унитазом. Я пытался слушать Ану, но сам не сводил глаз с окна.
Прошло где-то полчаса, но мне казалось, что полет только начался. Затем самолет сделал крен, немного развернулся, и я увидел землю.
Полоска белого песка, зелень, очень много зелени – поля, леса и снова поля. Тут и там виднелись мазки ярко-красной почвы, словно какой-то ребенок разбросал по карте кусочки пластилина.
Куба!
Тут я понял, что дрожу. И неслабо так дрожу. Руки заметно тряслись на коленях, зубы стучали.
– Ты в порядке, Рик? – спросила Ана. – Все хорошо. Знаешь, по автомагистрали в Нью-Джерси ездить гораздо опаснее.
Дело не в этом. Я не боялся разбиться.
Через двадцать минут я ступлю на землю Кубы.
На ту самую землю, которую мама покинула тридцать пять лет назад. Пройду по улицам, где она выросла. Встречусь с родней, которую она оставила, и режимом, которому предпочла изгнание.
Изгнание и молчание. Пятнадцать лет мама скрывала от меня свое прошлое. Пятнадцать лет в моей жизни была эта пустота – и не просто отсутствие Кубы, но тоска по ней. Словно орган, который должен быть, но его нет.
Не знаю, что меня больше пугало. Что со своим американским испанским, камерой на шее и в штанах хаки буду чувствовать себя туристом или что Куба покажется мне домом?
Я напряженно всматривался в зеленые поля и леса и не заметил, как мы пошли на снижение. Поля сменили бетон и приплюснутая сеть дорог и зданий. Капитан скомандовал экипажу приготовиться к посадке, и несколько минут спустя земля стала быстро приближаться.
Тень самолета пронеслась по траве. Показалась посадочная полоса.
Самолет лязгнул. Подпрыгнул. Упал обратно. Резко сбавил скорость и покатился по полосе.
Мы приземлились.
Кто-то в хвосте самолета зааплодировал, словно пассажиры там до конца не верили, что пилот справится.
Я заметил, что Ана крепко сжимает мою руку:
– Все хорошо, Ана. Нечего бояться.
Она обожгла меня взглядом:
– Кто бы говорил, герой!
Я больше не дрожал. Спокойствие накрыло меня так же внезапно, как до этого страх.
Снаружи нас встретила жара, куда более выраженная, чем в Нью-Йорке или Канкуне. Пара шагов, и я уже обливался потом. Затем мы вошли в прохладный коридор, и моя футболка прилипла к телу.
Мы прошли к офицеру иммиграционной службы и присоединились к очереди, выстроившейся перед кабинкой, где и сидел этот представитель закона в голубой форме, облеченный властью.
– Прямо как дома, – заметил я.
Здешние кабинки очень походили на иммиграционный контроль в аэропорте Кеннеди, хоть и выглядели более старыми и обшарпанными. Трое вооруженных солдата у стены тоже никого не удивили бы в американском аэропорту. Если уж на то пошло, видеть постеры на стенах – красивые пляжи, площади в колониальном стиле, всю эту аутентичную Кубу – было приятнее, чем сухие извещения нашей Администрации транспортной безопасности.
– Знаешь, сколько народа без причины заворачивают на границе США? – спросила Ана.
Мы медленно подошли к кабинке. Наш офицер был усатым, тучным и склонным к размышлениям. Делал паузы между вопросами, долгие минуты пялился на экран компьютера и демонстрировал явное презрение к нынешнему сумасшедшему ритму жизни. Наконец настала наша очередь, и мы поздоровались.
Офицер посмотрел на наши темно-синие паспорта на стойке, потом обратно на нас:
– Вы говорите по-испански?
Мы кивнули.
– Вы американцы?
Ана неловко поерзала.
– Да, – сказал я.
Офицер взял паспорта. Полистал мой. Полистал паспорт Аны. Рассмотрел наши туристические визы, которые нам поставили в Канкуне.
