— Что-то не так?
— Нет-нет! Просто… думаю о том, что как-то неожиданно это все.
— Тебе неловко? Я тебя смущаю? Может быть, моя слепота?
— О господи, нет!
Меня радует решительный протест в ее голосе. Он омывает мое тело, и я расслабляюсь.
— Тогда расскажи еще что-нибудь о себе.
— Даже не знаю. В моей жизни не происходит ничего интересного. Все до зубовного скрежета однообразно и монотонно.
Я понимаю, что слова Тани — это не очередная попытка перевести разговор. Моя спутница правда не понимает, насколько интересна сама по себе. У нее и мысли нет, что её внутренний мир может заинтересовать хоть кого-то. Таня настолько растворилась в муже и детях, что напрочь забыла о том, что она — отдельная от них единица, и теперь, когда осталась одна… Она не совсем понимала, как ей жить дальше. Я чувствовал ее растерянность. И знал, что ей может помочь.
— Знаешь, мне кажется, тебе нужно срочно что-то менять в этой жизни.
— Может быть… Только как? Понятия не имею.
— Найти себе занятие по душе. То, чем всегда хотела заняться. Ну, не знаю… Пойти в бассейн, на курсы актерского мастерства или прыгнуть с парашютом.
Таня тихо смеется, а я представляю, как это могло бы выглядеть. Как она откидывает голову с шикарной копной каштановых волос, как растягивает губы в улыбке и неловко прикрывает узкой ладонью рот… Как щурятся ее огромные зеленые глаза — красивые и немного испуганные.
Мои размышления прервало появление официанта, и мы замолчали на некоторое время, в ожидании, пока нас обслужат.
— Я любила танцевать! — выдала Таня, когда мы вновь остались одни.
— Танцевать?
— Да! Бальные танцы. С детства ходила в местный ДК, и с партнером мне повезло. На конкурсы ездили, однажды даже попали на чемпионат Европы, представляешь? Но… я как раз забеременела.
Мне больно осознавать, скольким она пожертвовала в этой жизни. Невозможно больно. Никогда бы не подумал, что чужие переживания могут восприниматься настолько остро. Но они врезаются в мою душу битым стеклом. Наверное, когда искренне любишь, не может быть как-то иначе. Ты просто впускаешь в себя другого человека. Со всеми его слабостями и недостатками, со всеми демонами, обитающими в его тьме, со всеми шрамами и разломами. Сорвав маски, видя все уловки, ты капля по капле пускаешь его по венам. И постигаешь любовь… Любовь, которая станет твоей слабостью, и твоей самой непобедимой силой одновременно.
— Ну, вот… Танцы. Почему бы и нет?
— Ты серьезно? — рассмеялась Таня. — Мне тридцать семь… А кружки до которого возраста, ты не знаешь?
— Сейчас нет абсолютно никаких ограничений. Я бы тебе что-то порекомендовал, но в нашем спорткомплексе практикуются только короткие мастер-классы. Зимой танцевали румбу, весной — ирландскую чечетку.
— И ты танцевал?
— Нет! — я притворно возмутился, потому что ее шаловливый вопрос подразумевал именно такую мою реакцию. Все еще улыбаясь, провел по ежику на голове — волосы отрастали быстро. Замер, когда ее пальцы коснулись краешка моих губ.
— Соус, — прошептала она.
Перехватил ее ладонь и опустил наши сплетенные руки на стол. Другой рукой нащупал салфетку, промокнул губы:
— Так лучше?
— Все просто отлично. Спасибо тебе.
— За что?
— За то, что отвлек меня от проблем. Последнее время я только ими и жила.
— Хм…
Снова за столом повисает пауза, но на этот раз мы оба не спешим ее нарушать. Наши пальцы переплетены, наше будущее — запутано.
— Все равно странно, — настаивает Таня, очерчивая влажными холодными пальцами выступающие вены на моих руках.
— Чему ты все время удивляешься? — не могу не улыбнуться в ответ.
— Тому, насколько легко мне рядом с тобой. Обычно я сложно схожусь с людьми.
— Разве в этом есть какая-то тайна? Все просто! Я — твой человек, Таня. А ты — мой, — я решаюсь озвучить свою правду в надежде на то, что она её не отпугнет. Фактически сейчас я ставлю на кон так много, что меня накрывает волной панической атаки, и совершенно по-детски хочется вернуть свои слова назад.
— Правда? А… как ты это определил?
Глава 8
Как и большинство людей, я — убежденная материалистка. Хотя, возможно, если бы моя жизнь сложилась как-то иначе, я бы и продолжала верить в чудо и сказку. Реальность же не оставила мне ни единого шанса. Я стала циничной и недоверчивой. Я стала совершенно другой.
— По какому принципу я делю людей на своих и чужих? — уточняет Степан.
— Да.
— Во-первых, я это чувствую, — он поднимает левую руку и кладет ее на сердце, а я в который раз залипаю на их красоте. Вспоминаю, что ощущала во сне, когда они меня ласкали, и стыдливо отвожу взгляд, будто бы Степан мог по глазам прочитать мои мысли.
— А во-вторых?
— Ну, не знаю… Здесь много всяческих факторов. Как по мне, они очевидны и довольно не новы. Например, мой человек никогда не бросит в беде. Всегда прикроет спину.
— Как Стелла? — надеюсь, в мой голос не прокрались ревнивые нотки. Это вообще довольно глупо — ревновать практически незнакомого мужчину, но я ревную. Она очень красивая — его начальница и подруга. И мне важно знать, что их связывает. Глупость какая…
— Да. Она — мой человек. Сто процентов.
Оу. Это больно. Иррационально больно, необоснованно! Господи, глупость какая! Сашка прав. Я — чокнутая. Похоже, я что-то придумала себе, чтобы спастись от одиночества, и сама же в это поверила. Мои сны… Они ведь совершенно ненормальны! Может быть, никакого Степана нет? Может быть, и он, и тот покой, что ощущаю, находясь рядом с ним — лишь фантазия моего больного воображения? Иначе почему его так много в моей голове? Откуда все те чувства, что я рядом с ним испытываю? Будто я тысячу лет его знаю. Будто мое тело звенит рядом с ним.
— Стелла исключительная. Но не мне предначертанная.
В его голосе нет сожаления. Я медленно-медленно выдыхаю. Степан как будто понимает все мои страхи и моментально их пресекает. Это вообще нормально? Его пальцы чуть сильнее сжимают мою ладонь, и словно ток проникает в меня.
Это ново. Это остро. В моей жизни был только один мужчина. Тот, который меня предал и не оценил. Но я настолько в него вросла, что никого другого не видела. Их просто не существовало… Других. У меня даже мысли не было поступить с мужем так же, как он поступал со мной. Проучить его, или отомстить таким образом. Даже в самые страшные, наполненные ревущей тоской и безнадегой ночи, когда меня в очередной раз предавали, пришпиливая гвоздями к кресту, что я тащила за собой все это время, я и не помышляла об этом. Будто бы мое тело — храм мужу. И любое на него посягательство — кощунство.
